Легенда больших городов.

Информация о материале

Категория: Рассказы

Создано: 03.10.2011, 15:37

Кристина М.Кэрри. Легенда больших городов.

Га-рет, Га-рет.. еле слышно стучит отлаженный мотор. Га-рет, га-рет - имя в шелесте шин на скоростном шоссе. Не Маргарет, не Марго. Именно Гарет. Девушка в темных очках нещадно жмет на тормоза и лихим виражом вписывает машину на крохотный пятачок перед небольшим подвальным клубом на узкой центральной улочке. Тормоза жалобно плачут, но Гарет нравится ощущение огромного механизма, слушающегося ее легких прикосновений, почти что мысленных приказов. На вид машина Гарет просто довольно популярная модель "BMW", но только сама девушка и ее механик знают, что на самом деле скрывается под темно-синим, цвета ночного неба, корпусом автомобиля.
Гарет эффектным жестом захлопывает дверцу машины. Машина остается стоять на площадке, немая и глухая, равнодушная ко всему происходящему. Гарет эффектнее своего автомобиля, но они чем-то похожи. Сейчас на девушке узкое платье из блестящей черной синтетики, туфли на мощной "платформе", темные очки. Уши прикрывают мощные наушники, на поясе - никелированной цепочке - проигрыватель компакт-дисков. Весь ее облик - воплощение техногенной реальности, уникальной культуры, которая может существовать только в центре мегаполиса, ограниченная, словно заповедник, хайвеями, тоннелями метро, ночными дискотеками и стеклянно-бетонными коробками небоскребов. Таких людей не бывает - это персонаж видеоклипа, морок, навеянный музыкой в стиле "техно", дух большого города, видение на фоне небоскребов и негаснущих неоновых огней витрин...
Гарет легко поворачивается на своей немыслимой платформе и легко идет к двери небольшого подвального клуба. Ее пластика - пластика исконного горожанина, чувствующего затылком спешащий сзади автомобиль и знающего наощупь все выбоины на асфальте. В полупризрачном освещении фонаря и красно-голубой рекламной вывески кажется, что через ее силуэт просвечивают контуры зданий.

Она - древнейшая из бессмертного племени. Ее биография идет в прошлое на бесконечные века, запутывается в бесчисленных годах древности. Ее лицо - лицо современного человека - только маска, порождение искусного скальпеля пластического хирурга. Но знакомый-антрополог безошибочно уловил в ней черты древних кельтов. Ее фигура выдает ее - нынешние люди стройнее, тоньше, с более хрупкими и легкими костями. Гарет широкобедра и широка в кости, но этого почти не видно под искусно подобранной одеждой и фигурой, долгими часами упражнений подогнанной под современную норму. Темно-каштановые, коротко остриженные волосы, серые глаза, светлая кожа с отбеленными веснушками. Она привлекательна, по-своему красива, но ее красота, скорее, для ночной дискотеки, нежели для полотна художника.

Гарет - собирательница легенд. Под беспечным обликом завсегдатая ночных развлечений таится твердый и сильный характер, недюжинный ум и отменное образование. Она собирает легенды и сказки, предания и баллады о своем племени - племени вампиров. Она знает о них больше, чем кто-либо на этой планете. Но она вовсе не ученый - просто летописец. Она знает все обо всех вампирах, живущих на Земле ныне, о тех, кто уже ушел и о тех, кому еще предстоит войти в их круг. Она не только старейшая, но и наиболее уважаемая из них - ее слово значит очень много.
Гарет толкает дверь и входит в клуб. Музыка, клубы дыма и аромат десятка разных духов едва не сбивают ее с ног, но это привычный для нее воздух, более привлекательный, нежели запах ветра в лесах. Музыка нравится ей - электронные переложения средневековых мелодий. Мелодий, большая часть которых подобрана с ее напевов. Ей хорошо знаком автор и исполнитель - мощный темноволосый парень с длинными волосами, с гримом на лице и подведенными темным контуром глазами. Мрачная, тяжелая музыка, темы страха и полета, погони и охоты сменяют друг друга. Гарет видит восхищенные лица слушателей и слушательниц. Последних за столиками больше. Все они похожи друг на друга - неким байронизмом облика, думает Гарет. Сама она едва ли вписывается обликом в круг людей, собравшихся вечером в этом клубе, но это едва ли заботит ее. Она терпеливо ждет, слушая музыку, пока концерт закончится, и исполнитель сядет за ее столик, взяв себе кружку темного пенистого пива..
Слушая электронные аккорды несуществующих инструментов, Гарет вспоминает прошлое.

... Чащоба леса. Ход в земле, тщательно прикрытый от постороннего взгляда. Внутри, в землянке, сидит девушка с длинными темными волосами, спутанными и полными всяческого сора. Ее жилище темно и убого, в самом темном углу стоит грубо сколоченный ящик, похожий на гроб. Больше нет ничего - только неумело обтесанное бревно, отполированное за долгие годы. Ее убежище. Ей не нужен ни очаг, ни кухонная утварь. Ей не нужно ничего - только иногда кровь. Иногда. Редко, может быть два-три раза в год. Это впятеро меньше, чем нужно ей на самом деле, но она вынуждена таиться. Если она будет охотиться чаще - ее найдут. Заблудившийся крестьянин, не добравшийся до соседней деревни заезжий купец - такое иногда случается. Тел не находят, но вокруг столько гиблых болот и диких зверей... Если же выходить чаще, то найдется кто-то догадливый, и смерть найдет ее. Ее вытащат под палящие, убийственные лучи солнца - на смерть. Вампира так легко убить...

... Дом на окраине. Завешенные окна. Обычная, бедная мебель. Все выглядит так, будто бы здесь живет обычная женщина. В округе ее считают вдовой, ведущей монашеский образ жизни. Не выходить из дома - ее обет в знак траура, так считают соседи. Разносчик из соседней лавки раз в неделю приносит ей большую корзину провизии. Она расплачивается мелкой монетой - унылая странноватая женщина в поношенном сером платье, прячущая свое лицо под потрепанной вуалью. Она ходит в церковь - соседки знают это, но всегда в сумерках - рано утром или ввечеру, таково единственное, позволенное отступление от обета. Она не привлекает никакого внимания. У нее несколько кошек и сторожевая собака, чисто выметенный двор и совершенно обычные манеры. К ней не ходят гости. Обычная вдова... Но истинный ее дом, о котором никто не знает - в подвале. Там никогда не бывает дневного света, там уютно и светло от свечей. Там она становится собой - красавица с длинными волосами, крутобедрая и яркоглазая. Такой ее видят немногие - те, кто приходит к ней после полуночи. Те, кого она считает своими. Те, кого не видят соседи.
Иногда в округе пропадают люди. Чаще всего их находят потом утопленниками, с лицами, объеденными рыбами. Никто не может определить, что из них словно бы выкачана вся кровь. Она все еще голодает, и этот голод не может утолить снедь, что она покупает в лавке. Ей нужна кровь, чтобы жить - это необходимость. Без человеческой крови она умрет, как должна была бы умереть еще сотни лет назад. Но нужно быть осторожной...

... Шумный молодой город, недавно построенный на недавно открытом континенте. Порты, осанистые капитаны и хлопотливые купцы, усталые грузчики и набивающие карманы торговцы. Балы и лавки, витрины и прилавки, чопорные дамы в сопровождении служанок-негритянок, роскошные базары и суета. Здесь легко жить, не будучи слишком заметной. Похожий на тот, что принадлежал ей раньше дом на окраине, молодая женщина, живущая со своим братом. Они спят весь день, потому что всю ночь проводят в развлечениях. Они не претендуют на светский круг общения - их компания попроще, чем благородные джентльмены и их леди, принесшие в новый мир всю надменность и чопорность старого. Они проводят время с купцами и богатыми лавочниками, их содержанками и подобным веселым и предприимчивым людом. Иногда они устраивают приемы у себя - разумеется, вечером. Пышные обеды, виски и вино - рекой, танцы под нанятый оркестр. Веселье и безвкусная роскошь. В этом городе тоже иногда пропадают люди. Но никто не обращает на это внимания - негр может сбежать с плантации, матрос - с корабля. Гарет и ее спутник, молодой парень-англичанин по имени Аллен, ее создание, соблюдают осторожность. Она хорошо знает на вкус слово "осторожность". Под этим девизом проходит вся жизнь Гарет.
Она не одна, рядом с ней человек, во всем подобный ей. Ее ученик и любовник, выдающий себя за брата столь искусно, что никто не сомневается, что их связывает нечто большее. Это не любовь, но одиночества больше нет. На время. Гарет создавала подобных себе и ранее, несколько мужчин, двух женщин. Они всегда уходят, рано или поздно, в иную, самостоятельную жизнь. Гарет это не беспокоит. Она учит всему, что знает сама. Старается передать свою осторожность и внутренне спокойствие - что она еще может подарить юному бессмертному? Только свой опыт и свое тело - умелое, сильное, нежное...

Музыка оборвалась острым, пронзительным аккордом, и еще долго не таяла в дымном воздухе, подсвеченном огнями. Гарет помахала рукой музыканту, он улыбнулся ей. Через некоторое время, переодевшись и стерев грим, он уже сидит за ее столиком. Гарет пьет коктейль, музыкант, Гэбриэл, пиво.
Они долго и внимательно смотрят друг на друга. Ловят изменения.. даже следы их. Бич бессмертных - постоянство, скука - их проклятье. Скука, однообразие, тоска - то, что толкает под палящие лучи солнца, навстречу смерти, ставшей избавлением.
Они умеют сражаться со скукой, но она всегда побеждает. Рано или поздно. Гарет - одна из немногих, выигрывающих раунд за раундом. Она всегда на гребне волны, она знает эту волну, как знает ее опытный любитель виндсерфинга. Новизна. Новая музыка, новый стиль литературы, новая мода. Новый ночной клуб. Новый любовник. Это развлекает. Развлекает так же, как сознание собственной древности. Как выбранное для себя - "Я - легенда". Как легкий быстрый бег по ночной улице, как умение затаиться в неверной тени фонаря, как навык всегда оставить по себе след - не тот, что найдет полиция, тот, что сумеет распознать только ребенок или кот. Тень запаха, шорох движения, взгляд чуть светящихся в темноте глаз, силуэт, тонкий скрежет ногтями по стеклу. Она может заглянуть в комнату к ребенку, рассказать ему какую-нибудь старую сказку. Показаться видением. Растаять в ночи. Или вернуться - возможно, хищником на охоте.

- Наслышана о твоих последних приключениях. - говорит Гарет приятным низким голосом с какими-то мальчишескими нотками.
- Аллен доложился? - хмурит брови Гэбриэл. - Я говорил только с ним. Чертов болтун...
- Он не болтун, Гэб. Просто это то, о чем мне следует знать. Не только потому, что я хочу знать о вас основные факты. Но и потому, что это опасно.
- Это не было опасным. Все улажено.
- Не все. Аллен покопался в банках данных. За тобой установлена слежка.
- Я знаю. И что они могут найти?
- Неужели в твоем образе жизни нет ничего странного или необычного?
- Нет.
- Гэб, достаточно одного ареста. Только на основании того, что какому-нибудь дотошному агенту ночной образ жизни покажется чересчур экстравагантным....
Гэбриэл резко серьезнеет, взгляд его резко мрачнеет. В самом деле.. он настолько отличается в лучшую сторону от людей - безукоризненное здоровье, потрясающая живучесть, способность к регенерации, выносливость на уровне, недоступной обычным смертным. Но достаточно просто-напросто яркого солнечного света, и все это закончится, рассыплется прахом.
- И что теперь?
- Я предлагаю тебе выход. Ты уезжаешь вместе со мной.
- Что будет расценено, как повод для возбуждения новых подозрений.
- Нет. Аллен уничтожит все, касающееся тебя.
- Пусть сделает это сейчас. Зачем мне уезжать? И куда?
- Ко мне, в Нью-Йорк. Потом - в любой из свободных городов. Но я попрошу Аллена только при условии, что ты уедешь.
- Я попрошу его сам.
- Он откажется.
Гарет ослепительно улыбается и подносит к губам бокал.
- Это шантаж, Гарет. Просто шантаж. Как я от этого устал! Сначала эта идиотка Фрэнси, потом ты.. Сколько можно...
Он бросает отрывистые фразы в пространство между ними, даже не задумываясь о том, слушает ли его Гарет. А она не слушает. Она любуется игрой огней светомузыки на противоположной стене. Пальцы ее стучат по столу в такт играющей мелодии.
- Мне нужно, чтобы ты отсюда уехал. Но я не буду тебя уговаривать. Дело твое..
И от крайнего равнодушия в ее голосе, он внезапно сдается.
- Хорошо, Гарет. Только.. есть одна просьба. Увези меня. Увези сейчас. Вот так - без всего. Я слишком привязался к своему дому, к своим вещам. Уехать будет сложно... Увези меня в ночь...
Гарет поднимает голову и улыбается одной из самых задорных своих улыбок. Она негромко напевает - только ему:

...И в ночь, навстречу ветру, по шоссе,
Дорога ждет, и полная луна блестит над облаками.
Асфальтом в ледяной ночной росе
И теплым ветром с крыш, что полон нынче снами...

Гэбриэл подхватывает:

...Крещу тебя в кольце дорог и стен,
Я нарекаю именем твоим дорогу, ночь и скорость,
Мы отряхнем с ладоней сладкий тлен
Ограничений, знаков "Стоп", тревогу, боль и совесть..

Уже в машине Гарет, которая все еще прокручивает в уме песню, кусочек из которой они только что тихонько пропели друг другу, говорит:
- А ты всегда умел писать такие песни, что заставляли меня чувствовать нечто.. особенное. Как тебе это удается?
- Просто ты меня вдохновила. Я буду долго помнить ту нашу поездку по Нью-Йорку. А теперь.. Не махнуть ли нам в Париж? Заглянем в гости к этому трепачу Аллену..
- Не называй его так. Ты же знаешь, он всегда заботился о тебе.
- Я знаю. И я люблю его. Но из-за его заботливости я всегда чувствую себя ребенком рядом с нашим мудрым старым Алленом.
Гарет насмешливо фыркает, и в знак своего возмущения закладывает такой вираж, что Гэбриэла нешуточно прикладывает о дверцу машины. Ремнем он не пользуется.
- Он старый?! А кто я тогда?! Я сделала его бессмертным всего-то лет 300 назад..
- Ты - просто легенда. Легенда городов.. - Ухмыляется Гэбриэл, запуская руку во вьющиеся черные волосы, потягиваясь и чувствуя себя слегка пьяным от скорости, проносящихся навстречу ярких огней и ослепительного видения ночного города.
- Больших городов. - Поправляет его Гарет серьезно.

Притворщик.

Информация о материале

Категория: Рассказы

Создано: 03.10.2011, 15:36

Гэбриэл последний раз коснулся пальцами клавиш и слегка откинулся назад. Прощальный аккорд золотистым блеском повис в воздухе, долго еще плавно парил среди полутьмы небольшого клуба на одной из центральных улочек города. Он положил руки на клавиши, и стал постепенно отключать синтезатор. Его широкие, массивные ладони на удивление легко парили над бесчисленными клавишами и кнопками, опровергая суждение о том, что силовые упражнения и музыка мало совместимы.
Гэбриэл знал в этой жизни только два увлечения. Первым была музыка, вторым - бодибилдинг. Оба этих несходных занятия удивительным образом отражались и на его внешности, и на его образе жизни. Он был очень высоким, мощным, с превосходно развитой рельефной мускулатурой. Очертания лица были такими же, как у бесчисленных посетителей тренажерных залов - тяжеловесный подбородок, развитые скулы. Но при этом одет он был со всем присущим богеме шиком и "художественным" беспорядком, носил длинные волосы, только на тренировках собирая их в "хвост", чем резко выделялся среди своих сотоварищей - коротко подстриженных, аккуратно одетых.
Он неплохо играл на гитаре и исполнял песни собственного сочинения, удивительно хорошо подражая французским шансонье прошедших годов. Но чаще он выступал с маленькими шоу - как раз вот на такое небольшое кафе-клуб. Тема всех шоу, как и названия его электронных композиция, была всегда одна и та же: вампиры. Темная романтика. Его псевдонимом было имя Дракулы, музыка была мрачной и тяжелой, но в меру, и удивительным образом могла сочетать в себе средневековые странноватые ритмы и попсовую доступность любому слушателю. В черном костюме, частично стилизованном под средневековье, с легким макияжем, делающим лицо пронзительно бледным, а глаза чернее, чем на самом деле, он производил неизгладимое впечатление на многих слушателей. Чаще, впрочем, на слушательниц. Самые утонченные поклонники стиля готической музыки оценивали его выступления весьма лестно.
Несмотря на отъявленную мрачность сценического имиджа, Гэбриэл на самом деле не был ни мрачным, ни загадочным. Он просто играл роль - третьим его увлечением, не реализованным не в силу отсутствия таланта, а по иным причинам, был театр. Играл, но не вживался. И после своих выступлений он обычно сидел вдалеке от сцены, которую уступал прочим исполнителям, пил пиво или какой-нибудь иной напиток. Часто вместе со зрителями. И они удивлялись этому перевоплощению - вместо мрачной тени в черно-красном плаще, магией или чудом извлекавшей из синтезатора волшебные звуки, перед ними оказывался молодой, не старше двадцати пяти лет, парень с обычной, хотя и на редкость привлекательной внешностью, острым языком и вечной широкой улыбкой, любитель пива и футбола.


Гэбриэлу не было нужды играть вампира в обычной жизни. Он и был им. А его шоу были данью своеобразному чувству юмора, а может быть, идеальной маскировкой. Он настолько связал свое имя с идеей вампиризма, что, вцепись он сейчас в горло кому-нибудь из зрителей, они могли бы подумать, что он сошел с ума и вообразил себя вампиром. Эта маскировка помогала объяснить все странности - то, что он появлялся везде только затемно, жил один - никто не знал где, и многое другое. На любой вопрос он спокойно отшучивался, что "его гроб, в котором он спит, стоит в склепе на одном из городских кладбищ".
Сейчас он сидел за столом один, наблюдая за странным танцем, который демонстрировала молоденькая танцовщица. Это было похоже.. нет, ни на что, по его мнению, не было похоже. Поэтому он лениво следил взглядом за движениями девушки и потягивал вино из бокала. Гэбриэл был красив. Он выглядел чуть старше, чем был на самом деле. Ему было всего двадцать три, когда он стал тем, чем был. Он выглядел латиноамериканцем, хотя на самом деле происходил из родовитой семьи американцев-южан, в его жилах текла некоторая доля крови креолов. У него была смугловатая кожа нежного и мягкого оттенка молока с каплей кофе, темные глаза и черные вьющиеся волосы. Черты лица, слегка огрубленные развитой мускулатурой, все равно были правильными, привлекающими одновременно мужественностью и утонченностью. Поклонницы сходились на одном - его взгляд был нежным. Это была та безотчетная нежность, с которой он глядел на каждую женщину, которая встречалась ему. Но едва ли он сам сознавал это.
- Позволишь угостить тебя бокалом вина?
Гэбриэл деланно вздрогнул, словно бы не слышал, как к нему подошла маленькая стройная женщина в темном платье. На самом деле, он мог расслышать любой, даже самый тихий, звук из тех, что раздавались в помещении. Но об этом никому не стоило бы знать.
- О, Франсин.. Ты меня напугала. Благодарю.
Франсин была француженкой, выглядела лет на тридцать, была обаятельна, умна, слишком нервна и неразговорчива. Когда-то она пыталась стать актрисой, и с тех пор обожала принимать "выразительные" позы и бросать "выразительные" взгляды. Общаться с ней было довольно сложно, но она была самой умной и хотя не самой красивой, но самой очаровательной из его знакомых. С вечной тонкой сигаретой, слишком длинными ногтями с безупречным маникюром темно-бордового цвета и любовью к темным тонам и мрачным историям, она могла бы хорошо смотреться рядом с Гэбриэлом. Но она никак не могла понять, что его сценическому имиджу нет места в его жизни.
- Ах, неужели я выгляжу столь страшно?
Франсин была хороша. Ее можно было бы назвать слишком худой, но все в ее облике было гармонично - и эти тонкие детские запястья и торчащие ключицы не противоречили огромным темно-карим глазам взрослой женщины, в которых читалась одновременно и усталость и жажда страсти. Когда она обращала такой взгляд на Гэбриэла, он привлекал на помощь весь свой опыт, самоконтроль и чувство юмора, чтобы не утонуть в пышущем страстью жерле вулкана, которым казались ее глаза, тонущие в тени от длинных ресниц и прически с пышной челкой.
- Франсин, ты необыкновенно хороша. Но ты подошла так неслышно...
Принесли вино. Франсин взяла бокал, чуть пригубила красное, а в полутьме почти черное, вино и задумчиво устремила пристальный взгляд на Гэбриэла. Но на этот раз в ее взгляде не было той страстности, от которой он всегда слегка краснел. Взгляд был одновременно испуганным и торжествующим, как у ребенка, который украл слишком дорогую для него игрушку.
- Габриэль, могу я с тобой поговорить?
Она всегда называла его так. Гэбриэл поморщился, но постарался сделать это незаметно.
- Да, конечно, моя дорогая Франсин.
- Послушай меня. Я тебя вычислила, Габриэль. Ты - на самом деле вампир.
Гэбриэл замер на краткий миг, недоступный человеческому взгляду, а потом расхохотался самым радостным смехом. Он состроил мрачную физиономию, нахмурил брови и потянулся к женщине скрюченными пальцами.
- О да.. Несчастная, ты раскрыла мою тайну и умрешь!...
Франсин не улыбнулась. Она нервно дернула щекой и прикусила тонкие губы, подкрашенные темной помадой.
- Не паясничай, Габриэль. Я говорю серьезно. Я поняла это. Совсем недавно, но это очевидно. - Франсин приняла одну из своих многозначительных поз, в данном случае это означало, что она ожидает бесчисленных вопросов. Но Гэбриэл промолчал, с улыбкой глядя на нее, и ей пришлось продолжать. - У меня есть доказательства. Я могла бы предъявить их полиции.
Гэбриэл беспечно улыбался, но когда Франсин положила на стол фотографию, сделанную явно плохим фотоаппаратом и в сумерках, но достаточно четкую, чтобы на ней можно было узнать Гэбриэла в спортивной куртке и светловолосую девушку в белом платье, улыбка сникла. Они просто стояли на улице. Но Гэбриэл знал, что было всего через полчаса. И полиция знала.. вернее, знала, что девушка пропала без вести именно в тот вечер, и больше ничего.
- Это все чушь, Франсин. Но то, что ты следишь за мной с этой дурацкой "мыльницей", мне не нравится.
- Нет, не чушь! - голос Франсин сорвался и на них оглянулась молодая пара из-за соседнего столика. Гэбриэл не отреагировал, но его мозг лихорадочно просчитывал все варианты. И он нашел подходящий.. не сразу, но довольно скоро.
- Франсин, не кричи. Давай выйдем на улицу. Если хочешь - я провожу тебя домой.
- Проводи.


Дома Франсин, только скинув туфли на высоком каблуке, устремилась к бару и налила себе полный стакан недорогого бренди. Под удивленным взглядом Гэбриэла она грустно улыбнулась:
- Да, я пью эту гадость. Хороша, если надо перестать дрожать.. вот так, как я сейчас. - Она зябко повела тонкими плечами. Все было до боли очевидно - и смысл каждой позы, и подтекст каждого жеста. Гэбриэл покорно подошел к ней, обнял. Макушка Франсин доставала ему до груди, не выше. Она вцепилась ему в спину ногтями, требовательно царапая, скользила щекой по его груди. Гэбриэл на краткий миг поднял глаза к небу, вкладывая в этот взгляд все свое мнение о происходящем, а потом включился в роль нежного любовника.
Когда все закончилось, Гэбриэл развалился в широком уютном кресле, Франсин - по своей неистребимой привычке - села у его ног. Какое-то время она просто сидела, положив голову ему на колени. Но потом она поднялась и взглянула на него. Гэбриэл перехватил ее взгляд, и понял, что Франсин еще не отступилась от своей идеи. Она взяла с журнального столика очередную сигарету, глубоко затянулась и выпалила:
- Сделай меня такой же, как ты!
- Что ты имеешь в виду? Ты не можешь стать мужчиной... - попытался уйти от неприятного разговора вампир.
- Сделай меня вампиром!
- Я не вампир, Фрэнси.
- А кто же ты? Серийный убийца, маньяк?
Гэбриэл напрягся. По интонации Франсин можно было понять, что в таком случае она тут же вызовет полицию. Убивать ее нельзя - многие видели, как они ушли вместе.
- Нет, я не маньяк.
- Но ты убил эту девицу?
- Да. Убил. - Он помедлил, потом сказал с видом, словно бы сознавался в страшной тайне. - Да, ты права. Я и впрямь вампир.
- Сделай меня такой же!!
Голос Франсин, хриплый после занятий любовью, срывался на крик.
- Нет, Франсин. Не сделаю.
- Почему?
- А зачем тебе это?
- Я хочу быть бессмертной.. хочу быть одним с ночью и тьмой. Хочу выходить на охоту и пить кровь. Хочу летать при полной луне в звездном небе...
Гэбриэл искренне расхохотался.
- Мы не умеем летать. Это все сказки.
- Мне все равно! Сделай это со мной..
- Нет, не сделаю.
- Почему?!
- Не хочу, Фрэнси.
Она подскочила с пола, замахнулась на него рукой, увенчанной грозными остро подточенными ногтями, но он легко поймал ее руку и слегка сжал. Ей не было больно, но Франсин не могла упустить возможности сыграть очередную роль.
- А-ай! Больно..
- И будет больно, если ты еще раз так сделаешь. - Подыграл ей Гэбриэл. Франсин задумалась, прошла взад и вперед по комнате, непрерывно затягиваясь уже третьей, за пять минут, тоненькой сигаретой. Вдруг она остановилась, и торжествующе взглянула на вампира.
- Мне тоже не хочется отдавать тебя полиции, Габриэль! Но, видимо, придется.
В своей одержимости Франсин начинала действовать так здраво и логично, как не умела никогда в жизни. С подросткового возраста она была повернута на вампирах, ведьмах, темной романтике и черной магии, изучала всевозможные культы и ритуалы. Вампиры были ее страстью и идеалом.
- А ты не боишься, Фрэнси, что я попросту сверну тебе шею?
- Нет. Потому что тогда тебя поймают. Нас видели. Нас видели многие. Они знают и тебя, и меня.
- Хорошо, Фрэнси, я сделаю по-твоему.
Франсин робко замерла в той позе, в которой услышала его слова, не решаясь повиснуть у него на шее, как ей хотелось бы. Будущему вампиру это не приличествовало. Гэбриэл с минутным сожалением подумал о том, что из всей их небольшой компании, разбросанной по всему миру, Франсин могла бы быть самым "настоящим" вампиром. Со всей атрибутикой, о которой эти глупцы пишут в книгах. И самым опасным - ее поймали бы тут же, их образ жизни не допускает театра. А кто знает - успела бы она выдать их тайну перед смертью?
Гэбриэл уже несколько минут играл зажигалкой, умело управляя бликом от лампы на ее крышке. Он медленно подошел к Франсин, продолжая бросать блики на лицо Франсин. Она следила глазами за точкой света на крышке зажигалки, пока в ее глазах эта точка не стала размером с огромный шар, и не вспыхнула ярче солнца.
Когда Гэбриэл резко поднял руку с зажигалкой вверх, глаза Франсин закатились. Он ухмыльнулся - насколько же легко было иметь дело с этой истеричкой.. Когда-то он учился на врача. В то время гипноз еще был популярным средством.
"Слушай меня, Франсин. Сейчас ты заснешь. Утром ты проснешься. В руке у тебя будет пакетик. Ты растворишь его содержимое в стакане своего бренди. Потом ты откроешь окно и спрыгнешь вниз. Ты не будешь бояться. Ты не умрешь. Ты станешь тем, кем хотела быть. Ты забудешь все то, что я говорю тебе, но запомнишь мой приказ. Ты будешь счастлива выполнить мой приказ. Запомни, ты станешь настоящим вампиром только после этого, Франсин. Спи".


Франсин проснулась. Было раннее утро. Она испуганно поморщилась, но солнце еще не коснулось окон ее квартиры. Она машинально взяла пакетик, высыпала его содержимое в стоявший прямо рядом с постелью, на сервировочном столике, стакан. Это был кокаин - такая доза, которая была смертельно опасна, особенно в сочетании с алкоголем. Но яд не успел подействовать. Франсин шагнула к окну, распахнула его, легко вспрыгнула на подоконник. Она чувствовала себя предельно легкой и невозможно счастливой. За этим шагом вниз ее ждало исполнение всех мечтаний.
И хрупкое женское тело упало на асфальт. Семнадцать этажей небоскреба встретили ее равнодушными взглядами слепых окон.
Это было идеальное самоубийство.


Когда через пару недель Гэбриэлу сообщили о нелепой смерти Франсин, он был очень огорчен. Многие решили, что их связывали близкие отношения. Несмотря на все это, полиция так и не побеспокоила Гэбриэла. Вероятно, дело показалось ей совершенно ясным.
Никто так и не узнал, что основное огорчение Гэбриэла касалось бесцельно размазанных по асфальту пяти литров крови.
Бессмертные умеют хранить тайны. Среди двухсот или трехсот реальных настоящих вампиров, рассеянных по всему миру, новички появляются очень редко. И еще реже ими становятся те, кто был причастен темной романтики и готических романов.

Вернуться до рассвета.

Информация о материале

Категория: Рассказы

Создано: 03.10.2011, 15:33

Кристина М.Кэрри. Вернуться до рассвета.

Он стоял у самой стены здания, подняв лицо в ветреную ночь, хлеставшую по щекам крошечными, но пронзительно холодными каплями влаги. Капли ложились на лицо, застывая на ресницах и длинных прямых прядях волос мерцающими миниатюрными бриллиантами. В свете фонаря его бледное лицо казалось украшенным бесчисленными драгоценными камнями. Он смотрел на слегка колеблющийся под порывами шквального ветра фонарь и в его глазах с расширенными не-по-человечьи зрачками отражались два качающихся огня. Ветер качал и небольшую сережку, вставленную в мочку левого уха - серебряное колечко с подвешенным маленьким распятием. Дань своему своеобразному чувству юмора. Но все прочее в его фигуре оставалось недвижимым. Его звали Аллен. Он был одет в черный плащ современного и элегантного покроя. Плащ был распахнут, несмотря на отвратительную погоду середины зимы, под ним был строгий темно-синий ти-шот и узкие черные джинсы. Воротник плаща был поднят так, что закрывал щеки. Темные волосы с каштановым отливом модно пострижены под длинное элегантное "карэ". Из кармана торчала часть оправы очков - тонкое золото проволоки, тонкое стекло. По виду он более всего походил на преуспевающего программиста. Которым, собственно и был. Еще Аллен был вампиром. Но это не было профессией. Это было его образом жизни. Сейчас он стоял, замерев, наслаждаясь погодой. Более всего в жизни он любил дождь, а из всех видов дождя - вот такой вот, ледяной, мелкий, моросящий. Но он еще и принюхивался. И прислушивался. Его чувства были обострены и во много раз превосходили человеческие. Вдалеке слышались шаги. Ритм их был неровным: человек спотыкался, ноги его заплетались, он несколько раз поскальзывался, ронял нечто стеклянное - скорее всего, бутылку, подумал Аллен. Человек был пьян. И он шел именно сюда, туда, где между двух складских помещений, почти невидимый в тени, стоял вампир. Аллен едва-едва насторожился. Это была подходящая добыча. Он выходил раз, очень редко два в месяц, находил какого-нибудь забулдыгу или перепившую проститутку, убивал их, выпивая кровь, и затаивался еще на месяц. Вернее сказать, возвращался к своему привычному образу жизни: день и ночь в своем жилище на барже, надежно изолированном от дневного света. В жилище, в котором была широкая кровать, стеллаж с книгами и одеждой, музыкальный центр экстра-класса и баснословно дорогой компьютер, оснащенный всеми ультрасовременными изобретениями. За этим компьютером он и проводил большую часть своей жизни. Иногда он выходил и посещал бары и ночные клубы. Иногда это были гей-клубы. Ему было все равно, общаться с мужчиной или женщиной, ибо ни те, ни другие, не представляли для него никакого интереса. Но женщины иногда бывали слишком наблюдательны и проницательны. А потому опасны. Он не любил убивать, кроме как для еды. Он считал себя хищником. А хищник убивает, только когда голоден или в опасности. Аллен увидел свою жертву. Изрядно подвыпивший рабочий, в грязном комбинезоне, надетом на грубой вязки коричневый свитер. В одной руке он нес бутылку, другой поминутно хватался за ограду набережной, чтобы не поскользнуться. Лицо его было измятым, как ношеный носок.. да и запах исходил примерно такой же, как мог ощутить Аллен своим обостренным обонянием. Аллен быстро, но неслышно для человеческого уха, пошел следом за рабочим. На нем были дорогие замшевые мокасины, которые промокали в такую погоду, но это была единственная обувь, совмещавшая в себе возможность ходить тихо и не привлекать внимания необычным видом. Подойдя к рабочему сзади, он быстро положил обе ладони ему на шею сзади. По его пальцам пробежал парализующий импульс тока, заставляющий все нервы, проходящие через шею, утратить чувствительность на довольно долгое время. Жертва начала бессильно валиться вниз, словно куль с мукой, но Аллен вовремя подхватил его и прислонил к ограждению набережной. Пьяница был жив, в его глазах читалось легкое недоумение. Он был слишком пьян, чтобы испугаться. Это тоже нравилось Аллену - он не любил мучить свои жертвы. Он приник к шее рабочего, нащупав тонкими чуткими пальцами сонную артерию. Его зубы, конкретнее, клыки, были полыми, как у змеи. Но, в отличие от змеиных, он не только выпрыскивал, но мог и всасывать любую жидкость. А точнее, кровь. Прежде, чем начать пить кровь, он впрыснул в сосуд добычи определенное вещество, препятствующее свертыванию крови. В такие минуты он видел себя огромным москитом, летучей мышью, и это смешило его. Он пил, приникнув к сосуду. Со стороны это могло бы выглядеть поцелуем - ни одной капли не проливалось мимо. Его грудная клетка двигалась размеренно и часто, словно он совершал глубокие вдохи и выдохи. На самом деле, из зубных каналов кровь по сложной системе сосудов поступала в резервуары, расположенные в грудной клетке позади легких. Движения мускулатуры грудной клетки и диафрагмы позволяли высасывать из жертвы до трех четвертей крови - всю кровь, помимо той, что находилась в кровяных депо и не содержалась в сосудах, и некоторую часть лимфы. Когда он оторвался от шеи жертвы, тот уже был мертв. Аллен считал это легкой смертью - мозг, лишенный кислорода, просто отключался. На месте укуса не было ни одной капли крови - лишь только две синеватые точки на неестественно белой коже. Аллен тяжело поднялся - после "еды" он всегда чувствовал себя усталым и тяжелым, еще бы, ведь к его семидесяти пяти килограммам прибавлялось еще не менее пяти, выпитых у жертвы. Он с трудом перекинул тело покойного рабочего через ограду набережной, проследил, как оно с тяжелым плеском ушло вниз, в глубину грязной, покрытой пленкой мазута и засоренной всевозможными отходами воды. Он пошел по улице, с трудом поддерживая осанку. Он чувствовал себя примерно так, как чувствует человек, возвращающийся с пышного обеда в кругу друзей: в груди была тяжесть, переходящая пределы приятной. При каждом шаге в боку покалывало и ломило. Аллен дошел до своей баржи, неловко спустился по трапу, вошел внутрь. Оставил мокрый плащ на вешалке при входе, небрежно сбросил на ходу промокшие мокасины. Зашел внутрь помещения, уже неровно двигаясь, и пошатываясь, как человек, получивший изрядную дозу снотворного. На автомате включил систему контроля герметичности и сигнализацию. Она разбудила бы его, если бы в специально защищенное помещение стал бы проникать дневной свет. Он еще успел стянуть с себя одежду, бросить ее на пол и обнаженным упасть поверх разобранной постели, застланной бельем в неброских тонах. Он будет спать так двое или трое суток, пока не переварит всю пищу. Сначала сон его будет тяжелым и мрачным, и он будет не в силах пошевелиться, и половина кошмаров будет навеяна леденящим холодом, который будет тревожить его обнаженное тело, крестообразно распростертое на кровати, лицом вниз, в одеяло. Но через много часов сон сменится более легким, он пошевелится, находя во сне на ощупь край одеяла и толстого пушистого пледа из овечьей шотландской шерсти, завернется в него и уснет еще на много часов. Но теперь лицо его, с тонкими аристократичными чертами, отмеченное печатью аскетизма и надменности, будет по-детски расслабленным и счастливым. Там, во сне, он живет жизнью, которой никогда не живет наяву.. а может быть, той, которой жил несколько сотен лет назад. Там горят яркие свечи в тяжелых канделябрах, кружатся в сложных фигурах танца дамы в высоких напудренных париках, нарумяненные юноши в пышных кружевных воротниках декламируют друг другу сочиненные оды во славу своих дам, скачут богато украшенные экипажи, в которых запряжены лошади, чья сбруя стоит дороже дома крестьянина. Там он кружится в танцах до самого утра, а поздним днем просыпается в своей постели, и дворецкий приносит ему письма в надушенных конвертах, приглашения и визитки. Там он почти что счастлив. А компьютер еле слышно гудит, убаюкивая его, и изредка мерцает зелеными и оранжевыми лампочками модема. По экрану бегут бесчисленные строки - черное на белом, прерываемое иногда зеленым и красным, пишутся бесчисленные логи и сыпятся письма со всего мира - письма, которые приносит программка с изображением летучей мыши. Письма, которые уже не принесет, покашливая от застарелой простуды, дворецкий в камзоле. Аллен спит, и во сне ему вдруг видится, как он выходит в ночь, исхлестанную струями дождя, на поиски добычи, и его дотоле безмятежное лицо искажает нечеловеческая гримаса - не злая, не азартная. Просто лицо хищника, вышедшего на охоту. И охота успешна, и он, торопясь, идет вниз по улице к своему жилищу, но навстречу ему с нереальной скоростью встает огромное багровое солнце. Солнце-враг, солнце-убийца, под чьими лучами его плоть распадается и гниет, и оставляет от него только наполовину разложившееся тело старика. Но этот сон-предупреждение не пугает его. Это просто напоминание - о том, что как бы ни была хороша ночь, всегда нужно вернуться до рассвета.

Вампир (неоконченное).

Информация о материале

Категория: Рассказы

Создано: 03.10.2011, 15:31

Джордж Байрон. Вампир (неоконченное).

Вот уже некоторое время я вынашивал замысел посетить страны, что доселе не часто привлекали внимание путешественников,и в 17году я пустился в путь в сопровождении друга, коего обозначу имнем Огастус Дарвелл. Он был на несколько лет меня старше, располагал значительным состоянием и происходил из древнего рода; благодаря незаурядному уму он в равной степени был далек от того, чтобы недооценивать, либо чересчур полагаться на помянутые преимущества. Некие необычные подробности его биографии пробудили во мне любопытство, интерес и даже известную долю почтения к этому человеку, каковые не смогли притушить ни странности поведения ни время от времени повторяющиеся приступы тревожного состояния, порою весьма похожего на умопомешательство. Я делал еще только первые шаги по жизни в которую вступил довольно рано; и дружба эта завязалась не так давно; мы учились в одной школе, затем в одном университете; но пребывание Дарвелла в тамошних стенах завершилось ранее моего; он был глубоко посвящен в то, что называется высщим светом, в то время как я еще не закончил периода ученичества. За подобным времяпрепровождением я много слышал о его прошлом и настоящем, и хотя в рассказах этих обнаруживалось немало противоречивых несоответствий, я, несмотря ни на что, видел: он - человек незаурядный, из тех, что несмотря на все усилия держаться в тени неизменно привлекают к себе внимание.
Итак я познакомился с Дарвеллом и попытался завоевать его дружбу, что представлялась недосегаемой; какие бы привязанности не рождались в его душе прежде, теперь они словно бы иссякли, а прочие сосредоточились на одном; у меня было достаточно возможностей подметить, сколь обострены его чувства; ибо хотя Дарвелл умел их сдерживать, совершенно скрыть их не мог; однако же он обладал способностью выдавать одну страсть за другую, таким образом, что трудно было определить суть обуревающего его чувства; а выражение его лица менялось столь стремительно, хотя и незначительно, что не стоило и пытаться установить причины.
Было очевидно, что его снедает некое неутолимое беспокойство; но проистекает ли оно от честолюбия, любви, раскаяния, горя, от одного из этих факторов или всех, вместе взятых, или просто от меланхолического темперамента, граничащего с душевным расстройством, я не смог выяснить; обстоятельства, на которые ссылалась молва подтвердили бы любую из этихпричин; но как я уже поминал слухи носили характер столь противоречивый и сомнительный, что ни один из фактов нельзя было счесть достоверным. В ореоле тайны, какправило, усматривают некое злое начало, не знаю, с какой стати; в его случае первое было налицо, хотя я затруднился бы опредилить степень второго - и, в отношении Дарвелла, вообще не желал верить в наличие зла.
Мои попытки завязать дружбу были встречены довольно холодно; но я был молод, отступать не привык, и со временем завоевал, до известной степени, привилегию общаться на повседневные темы и поверять друг другу повседневные, будничные заботы, - подобная привилегия, порожденная и укрепленная сходством образа жизни и частыми встречами называется близостью или дружбой, сообразно представлениям того, кто использует помянутые слова.
Дарвелл немало постранствовал по свету; к нему обратился я за свединиями касательно маршрута моего намеченного путешествия. Втайне я надеялся, что мне удастся убедить его поехать со мной; надежда эта казаласьтем более обоснованной, что я подметил в друге смутное беспокойство; возбуждение, что охватывало его при разговоре на данную тему, и его кажущиеся безразличие ко всему что его окружало, подкрепляли мои упования. Свое желание я сперва выразил намеком, затем словами; ответ Дарвелла, хотя я отчасти и ожидал его, доставил мне все удовольствие приятного сюрприза: он согласился.
Закончив все необходимые приготовления, мы отправились в путь.
Посетив страны южной Европы, мы направили свои стопы на Восток, согласно намеченному изначальному плану; именно в тех краях произошло событие, о котором и пойдет мой рассказ.
Дарвелл, судя по внешности в юности отличался превосходным здоровьем; с некоторых пор оно пошатнулось, однако отнюдь не в результате воздействия какого-либо известного недуга; он не кашлял и не страдал чахоткой, однако слабел с каждым днем; привычки его отличались умеренностью, он никогда не жаловался на усталость, но и неотрицал ее воздействия; тем не менее, со всей очевидностью силы его таяли; он становился все более молчаливым, его все чаще мучали бессонницы, и, наконец, друг мой столь разительно изменился, что моя тревога росла пропорционально тому, что я почитал опасностью ему угрожавшей.
По прибытии в Смирну, мы собирались посетить руины Эфеса и Сардиса; учитывая плачевное состояние друга, я попытался отговорить его от этого намерения - но напрасно; Дарвелл казался подавленным, а в манерах его ощущалась некая мрачная торжественность; все это плохо согласовывалось с его нетерпением отправиться на предприятие, каковое я почитал не более чем развлекательной прогулкой, мало подходящей для недужного; однако я больше ему не противился; и спустя несколько дней мы вместе выехали в путь, в сопровождении одного только янычара.
Мы преодолели половину пути к развалинам Эфеса, оставив за спиной более плодородные окрестности Смирны, и вступили на ту дикую и пустынную тропу через болота и ущелья, уводящую к жалким постройкам что до сих пор ютятся у поверженных колонн храма Дианы - стены, лишенные крыш, обитель изгнанного христианства, и не столь древние, но совершенно заброшенные и разоренные мечети - когда внезапная, стремительно развивающаяся болезнь моего спутника вынудила нас задержаться на турецком кладбище: только могильные плиты, увенчанные изображением чалмы, указывали на то, что жизнь человеческая некогда обретала прибежище в этой глуши.
Единственный встреченный нами караван-сарай остался позади в нескольких часах езды; в пределах досягаемости не наблюдалось ни города ни хотя бы хижины, и надеяться на лучшее не приходилось; только "город мертвых" готов был приютить моего злосчастного спутника, которому, казалось вскоре предстояло стать последним из его обитателей.
Я огляделся по сторонам, высматривая место, где бы я смог поудобнее устроить моего спутника; в отличие от традиционного пейзажа магометанских кладбищ, кипарисов здесь росло немного, и те были разбросаны по всей местности; надгробия по большей части обвалились и пострадали от времени; на одном из наиболее крупных, под самым раскидистым деревом, Дарвеллрасположился полулежа, с трудом удерживаясь в этом положении. Он попросил воды.
Я сомневался, что удастся найти источник, и уже собрался обреченно и неохотно отправиться на поиски, но больной велел мне остаться; и, обернувшись к Сулейману, нашему янычару, который стоял рядом и курил с невозмутимым спокойствием, сказал: "Сулейман, верба на су" (т.е. "принеси воды"), - и весьма точно и подробно описал место: небольшой верблюжий колодец в нескольких сотнях ярдах направо.
Янычар повиновался.
- Откуда вы узнали? - спросил я у Дарвелла.
- По нашему местоположению, - ответствовал он. - Вы должно быть заметили, что в этих местах некогда жили люди, следовательно должны быть и родники. Кроме того я бывал здесь раньше.
- Вы бывали здесь раньше! Какже так случилось, что вы ни разу не упомянули об этом при мне? И что вы могли делать в таком месте, где никто лишней минуты не задержится?
На этот вопрос я не получил ответа.
Тем временем Сулейман принес воды оставив лощадей у источника.
Утолив жажду Дарвелл словно бы ожил ненадолго; и я понадеялся было, что друг мой сможет продолжать путь или, по крайней мере, возвратился вспять, и взялся его уговаривать.
Дарвелл промолчал - казалось он собирается с силами чтобы заговорить. Он начал:
- Здесь завершается мой путь и моя жизнь; и я приехал сюда умереть, но у меня есть просьба, не требование, ибо таковы будут мои последние слова. Вы все исполните?
- Всенепременно; но надейтесь!
- У меня не осталось ни надежд ни желаний, кроме одного только - сохраните мою смерть в строжайщей тайне.
- Надеюсь, что случая тому не представится" вы поправитесь и...
- Молчите! - так суждено; обещайте!
- Обещаю.
- Поклянитесь всем, что... - И он произнес клятву великой силы.
- В том нет необходимости; я исполню вашу просьбу, и если вы сомневаетесь во мне...
- Иного выхода нет - вы должны поклясться.
Я принес клятву; это успокоило недужного. Он снял с пальца перстень с печаткой, на которой были начертаны некие ара бские иероглифы и вручил его мне.
И заговорил снова:
- В девятый день месяца, ровно в полдень (месяц значения не имеет, главное соблюсти день) бросьте этот перстень в соленые потоки, впадающие в Элевзинский залив; на следующий день в то же самое время, отправляйтесь к развалинам храма Цереры и подождите там час.
- Зачем?
- Увидите.
- Вы сказали, в девятый день месяца?
- В девятый.
Я отметил, что именно сегодня - девятый день месяца; больной изменился в лице и умолк.
Силы его таяли с каждой минутой; тем временем на соседнее надгробие опустился аист со змеей в клюве; казалось птица пристально наблюдает за нами, не спеша заглотить добычу.
Не знаю, что внушило мне мысль прогнать пернатого гостя, но попытка моя ни к чему не привела; аист описал в воздухе несколько кругов и возвратился в точности в то же самое место.
Дарвелл с улыбкой указал на птицу и заговорил, - не знаю, обращался ли он ко мне или к самому себе, - но сказал только одно:
- Все идет хорошо!
- Что идет хорошо? О чем вы?
- Неважно; нынче вечером вы должны предать мое сердце земле - на том самом месте, куда уселась птица. Остальное вам известно.
Затем он дал мне указания касательно того, как лучше скрыть его смерть. Договорив, он воскликнул:
- Вы видите птицу?
- Разумеется.
- И змею, которая извивается у нее в клюве?
- Вне всякого сомнения; в том нет ничего необычного; аисты питаются змеями. Но странно, что птица не заглатывает добычу.
Дарвелл улыбнулся нездешней улыбкой и слабо изрек:
- Еще не время!
При этих словах аист улетел прочь.
Я проводил птицу глазами, отвернувшись на краткое мгновение - за это время я едва успел бы досчитать до десяти. Тело Дарвелла вдруг словно отяжелело и бессильно навалилось на мои плечи. Я обернулся и взглянул в его лицо - мои спутник был мертв!
Я был потрясен происшедшим. Ошибки быть не могло - спустя несколько минут лицо его почернело. Я бы объяснил перемену столь мгновенную действием яда, если бы не знал, что у Дарвелла не было возможности вопользоваться ядом незаметно от меня.
День клонился к закату, тело разлагалось на глазах, и мне ничего не оставалось, как только исполнить волю покойного. При помощи янычарского ятагана и моей собственной сабли мы с Сулейманом вырыли неглубокую могилу на том самом месте, которое указал нам Дарвелл: земля уже поглотившая некоего магометанина, поддавалась без особого труда.
Мы выкопали яму настолко большую, насколько позволило время, засыпали сухой землей останки загадочного существа, так недавно скончавшегося, а затем вырезали несколько полосок зеленого дерна там, где землю не настолько иссушило солнце, и уложили их на могилу.
Во власти изумления и горя, плакать я не мог...