{jcomments off}Авторы: Jennifer Hartshorn, Ethan Skemp, Mark Rein Hagen, Kevin Hassall, Jennifer Hartshorn, Ethan Skemp, Cynthia Summers, Trevor Chase, Ken Cliffe, Bill Bridges, Phil Brucato, Ken Cliffe, Richard E. Dansky, Jennifer Hartshorn, Kevin Hassall, Ian Lemke, Kathleen Ryan, Ethan Skemp, Stephan Wieck, Cynthia Summers, Rob Hatch и другие
Оглавление
Глава 1: Вавилонская башня
Глава 2: Темные века
Глава 3: Кланы
Предисловие
Неужели никто не избавит меня от этого надоедливого священника?
Один из ваших королей, дражайший мой Джеффри, сказал мне, что прошло тридцать лет. Но он не был первым, нет. Я слышал те же слова на французском и галльском1, и на языках, не известных никому из ныне живущих. Наблюдая смену сезонов столько раз, сколько это делал я, начинаешь понимать, что история бесконечно повторяет сама себя. Нет ничего нового, разве что новые языки, на которых произносят старые слова.
Один из пастырей готов послужить тебе развлечением и принять твои поучения. Я много раз встречал таких на агорах и форумах. Они — Охотники за Охотниками, и они призывают к нашему уничтожению во имя того бога, которому поклоняются. Я слышал их, взывающих к Зевсу и Серапису, Адонаи и Иисусу Христу, видел пламя факелов, которые они сжимали в руке. Но никогда я не слышал, чтобы бог ответил им, а я слушал с той самой поры, когда свирепый Александр начал воевать.
Но он пережил все испытания, а это, несомненно, подвиг. Он нужен мне, Джеффри, и я хочу, чтобы ты стал орудием, что окончательно сокрушит его.
Нет, не бойся, дитя мое. Я не собираюсь принимать его в выводок. Ты — то наследие, которого я жаждал веками, и я не стану налагать на тебя столь тяжкую ношу и требовать стать сиром. Пройдет немало десятилетий, прежде чем ты узнаешь достаточно о наших путях, чтобы обучать им других. Ты должен знать, как поклониться воеводе Цимисхов в его карпатском замке, как улыбаться, глядя на Носферату. Еще осталось немало вещей, которым я должен обучить тебя, прежде чем ты сможешь учить других.
Кроме того, тебе не так-то просто найти пищу в Лондиниуме. Подумай о том, как будет вести себя этот жадный ребенок, волк среди овец, как тебе придется голодать, как весь город обрушится на твою кровь.
Не так-то просто уничтожить собственное дитя.
Но это письмо взволновало меня. Я в любом случае собирался навестить тебя в это время года, и письмо, которое мой добрый друг монсеньор Бернардини соблаговолил передать мне, напрямую побудило меня к этому. Это священник знает слишком много и должен стать одним из нас. Самоубийство здесь не поможет, а Вера, что еще живет в нем, может сделать его кровь горькой для тебя. Нет, есть способ получше.
Обрати его, сын мой, моя гордость, моя радость. Покажи ему славу и величие того, что его владыки называют Каинитской ересью, дай ему причаститься нашей плоти и крови. Затем верни его в его аббатство, и пусть он извлекает богатство из его земель ради тебя. Пусть он получит сан, а затем служит нам и своему Богу в стенах монастыря. Человек с такой сильной волей, несомненно, быстро возвысится среди тех, кто принес обет. Он достаточно силен, чтобы в свои годы победить одного из твоих старших братьев, поэтому он проживет долго и будет повелевать людьми в течение многих лет.
Я думаю, что из него получится превосходный новообращенный. Через две недели я буду в Лондиниуме, и я надеюсь, что деяние будет завершено.
Я ведь говорил тебе, что во мне проснулась страсть к путешествиям? Я провел на твоем зеленом острове около месяца, передвигаясь повсюду безо всяких помех, с тех пор, как добрейший Монсеньор передал мне записки монаха по имени Оффа. Не беспокойся, я не следил за тобой, а монах по-прежнему проливает слезы у себя в хижине. Я убедился в этом, прежде чем пуститься по следу его драгоценного погубителя, его падшего Альфреда.
Этот Альфред, о котором говорилось в письме, был из тех Гангрел, что полностью оправдывают свое прозвище «Зверь». Он обладал животной хитростью, должен признать, которая через несколько веков позволила бы ему стать сильнейшим в клане.
Но, к сожалению, я не позволил ему просуществовать все эти века.
Я вошел в его лес сразу же после заката три недели назад. Он, разумеется, мгновенно узнал о моем приходе, и я слышал, как его шпионы перепрыгивают с ветки на ветку, спеша сообщить ему, что пришла его судьба. Тьфу! Один из нас дошел до того, чтобы пользоваться услугами копателей нор и собирателей желудей.
Он знал о моем приходе, и он бежал от меня. Он скрылся от меня в непроходимой чаще, где ветви деревьев переплелись так густо, что я мог бы гулять под ними днем, не боясь поцелуев солнца. Есть деревья, Джеффри, которые делают меня молодым, и именно за ними спрятался от меня Альфред. По-моему, он собирался избегать встречи со мной до рассвета, когда я буду вынужден искать убежища, а он — слиться с землей, чтобы заснуть. Снова и снова я находил его следы, снова и снова шел за ним. Ночь обдувала мое лицо ветерком, запах его страха щекотал мои ноздри, я знал, что эта жертва достойна моей охоты — ах, что это была за ночь! Трижды он попадался мне, и трижды дары его крови позволяли ему улизнуть. Когда же я наконец схватил его, и лишь мгновение отделяло меня от того, чтобы разорвать его напополам, петух возвестил рассвет. Смеясь, Гангрел ушел в землю.
Смеясь, я повторил его трюк. Давным-давно я изучил секреты Протея и мог сливаться с землей.
Днем и охотник, и жертва спали. Затем снова наступила ночь, и мы оба воспрянули от груди земли, чтобы продолжить погоню.
Но во вторую ночь была не погоня, а битва. Я восстал вторым, и он тут же набросился на меня с яростью оголодавшего пса. Ты знаешь, что я следую Пути Небес, Альфред же шел по Пути Зверя. В мертвой твари, что набросилась на меня той ночью, не было ни капли разума.
Это было последним из всего, что я запомнил. Он был сильнее, чем должен бы, и его когти вонзились в меня. Но во мне было больше сил, и я отшвырнул его от себя. Он поднялся и вновь набросился на меня; все ночь прошла в кровавых схватках, шум от которых заставлял крестьян запирать двери и говорить, что в лесу объявились демоны.
Он воззвал к своим животным, ко всем обитателям леса, летающим, бегающим или ползающим по земле, и все они явились на его зов. Я хватал его за глотку, но тут из леса выходил волк, который тут же бросался на меня, или сова, бившая меня по лицу мощными крыльями. Так мы сражались до тех пор, пока не прозвучал крик петуха. И снова мы ушли в землю, но в это окрашенное кровью утро он уже не смеялся.
Вечером мы вновь восстали, и ужас был в его глазах. Он часто обращался к силе крови, а я не давал ему передышки, когда он мог бы найти себе пищу. А так как я ближе к Каину, чем многие и многие, жажда у меня наступает нескоро.
Той ночью охота и впрямь стала охотой, и он бежал, как бежал Актеон2, спасающихся от своих гончих. Стараясь сберечь силы, он обратился в оленя. Он мчался через лес, а я, в образе волка, гнался за ним. Мы забрались в самое сердце леса, в те места, куда не ступала нога человека или зверя с тех самых пор, как римляне проложили свои первые дороги, я чувствовал там некое... присутствие, которое заставило меня в страхе ускорить бег.
Но его страх был сильнее, чем мой, и он мчался впереди меня до тех пор, пока, сойдя с ума от ужаса, не оказался в непроходимой чащобе и ветви кустарника не запутались в его рогах. Он отчаянно пытался вырваться на свободу, и ужас придал ему сил, но все было тщетно. Источник его силы иссяк, и в его распоряжении оставалась только ярость зверя. А этого было недостаточно.
Я принял свою обычную форму и погладил оленя, который на самом деле был Каинитом и стал моей жертвой, по морде. «Авессалом, мой Авессалом3», — прошептал я ему, а затем утолил жажду из обмелевшего колодца его крови.
Ветер рассеял его прах, и тем же вечером я вновь вышел на охоту. Разве не глупо жить так далеко ото всех, что никто не услышит твоих криков о помощи? Как ты думаешь?
Моя история подошла к концу, теперь же мне надо сообщить тебе новости. Через две недели, как я и говорил, я навещу тебя в Лондиниуме. Я надеюсь, к этому времени священник будет обращен, а меня будет ждать неплохое подкрепление. Обязательно ознакомься с историей монаха. Из нее ты можешь узнать что-нибудь новое о нашем племени, а также о том, как нас воспринимают наши жертвы.
С нетерпением буду ждать новой встречи и возможности оценить твои успехи. Я не сомневаюсь, что твои поступки наполнят мое сердце гордостью. У меня сохранилась фляжка одного особого напитка — римского по происхождению, — и, возможно, у нас найдется повод распить ее.
Ваша Англия – интересная страна. Я с радостью продолжу свое путешествие. С подателем сего ты можешь поступать как тебе заблагорассудится. Желаю тебе bon app?tit4 , как выражаются франки
Боукефос, ныне прозываемый Франсиско Диего дель Бельмонте.
Монсеньор Бернардини, возможно, Вас удивит, почему сия эпистола написана по-английски. В ответ на это я скажу, что со времени, проведенного нами под знаменами Эдессы5, я знаю, что Вам знаком сей язык, многим же другим, проживающим в столь образованном городе, как Рим, – нет. Я ни капли не сомневаюсь в преданности выбранного мною гонца, но с ним может приключиться несчастье, а содержание моего письма не должно стать достоянием многих глаз. Не часто случается, что человек может сам описать свое проклятие, и едва ли ему захочется делиться подробностями с множеством людей.
Я униженно молю Вас внимательно ознакомиться с сообщением, а затем рассказать обо всем, что Вы узнали, Его Святейшеству. То, что я обнаружил, то, что я записал в свитке, тот ужас, что я пережил, может стать угрозой для всего Христианского мира. Возможно, это вызовет у Вас усмешку, но я говорю правду. Я не из тех слабоумных сельских священников, что видят Господа нашего в поле после того, как съели слишком много заплесневелого зерна, и не из тех, кто скрывается за стенами аббатства от воображаемых демонов. Вы знаете, что я сумел пережить ужасную катастрофу, обрушившуюся на нас при Гаттине6 еще до того, как я принял духовный сан, Вы видели, как я вел себя в битвах и турнирах. Я слыхал, что мое имя до сих пор с уважением произносят во дворах Акры7 и что мусульмане не забыли меня. Или это деяния и слава труса? Я думаю, нет. С тех пор я сменил оружие на пастырский посох, но мои ум и смелость по-прежнему со мной. То, что я сообщаю Вам – правда, клянусь кровью и телом Христовыми, если только мне будет позволено упоминать Его святое имя.
Не спрашивайте, почему я взялся за это дело, Вы уже наверняка слышали, что я был низложен – не знаю, почему, - и изгнан из Йоркского аббатства. Друзья говорили мне, что это из-за моего настойчивого желания прочесть проповедь, тема которой крайне неприятна аббату Даффиду. Но я и не думал о такой проповеди, лишь сочинил небольшой текст о сопротивлении злу, исходящему от тех, кто приходит в церковь, но не принимает участия в таинствах и лишь насмехается над верными. «Упивающиеся кровью храстовой», вот как я назвал свое сочинение, и аббат был среди тех, кому сия тема не пришлась по вкусу. В свете того, что я узнал позже, его действия кажутся более зловещими. Или же, возможно, я просто вижу призраки кровопийц там, где нет ничего, и тогда я воистину заслужил быть изгнанным из числа моих собратьев.
Как бы там ни было, я был вынужден покинуть аббатство и решил стать отшельником, чтобы продолжить изучение трав, чему я посвящал все свое время в Йорке. Решив так, я вернулся в леса на юге страны, откуда я родом. Там я построил хижину, которая стала мне домом и одновременно тем местом, где я принял самую странную в своей жизни исповедь.
История проклятого человека
Большую часть информации, излагаемой здесь, я получил из одного источника, в чьей надежности не сомневаюсь. Его звали Альфред, мальчик-саксонец из моей родной деревни Челтенхем, честный и благочестивый мальчик. У него только начала расти борода, когда он пропал в лесу, отправившись на охоту. Вообразите же мое удивление, когда Альфред появился на пороге моей хижины через пять лет после исчезновения; его голову окружало сияние полной луны, а лицо не постарело ни на день.
Не понимая всей серьезности ситуации и считая, что юноша попал под влияние фей, я пригласил его войти. Он последовал за мной, преисполненный благодарности, и потребовал от меня отпущения множественных грехов, да таких, что я представить не мог, чтобы этот простой парень совершил их. Грех крови, грех убийства, грех богохульства и воровства – вот в чем признался Альфред. Должен признаться, что я с трудом мог вообразить этого пухлощекого юношу совершающим грехи, одного из которых уже хватило бы, чтобы обречь его на вечный Ад, поэтому я позволил себе проявить некоторое недоверие к его словам. Вам, без сомнения, знакомы люди, готовые обвинить себя в чем угодно ради удовольствия испытать наказание, и я опасался, что Альфред стал одним из них. Так было до того мгновения, когда он повернулся ко мне; глаза его, глаза зверя, горели красным огнем, клыки, подобные клыкам большой кошки или волка, высовывались из-под покрытой легким пушком губы. Он засмеялся, и ни одно человеческое существо не смогло бы издать таких звуков.
Он сказал, что он и в самом деле совершил все эти грехи, и по щекам его катились кровавые слезы. От меня он хотел сначала отпущения грехов, а затем – смерти, чтобы он не мог больше запятнать свою душу, как того требовала его демоническая природа. Я бросился было от него прочь, но он снова рассмеялся и сказал, что мне нечего бояться, так как моя Вера в Бога слишком сильна для него, и даже его дьявольская сила не поможет ему справиться со мной. С прошлым священником, продолжил он, все было совсем не так – у того Вера была слаба. Говоря это, Альфред облизнул губы, и я не смог сдержать дрожи. Затем чудовище, живущее в ребенке, исчезло, и я остался с мальчиком, чьих сестер и братьев я крестил, мальчиком, которому, как я надеялся, я могу помочь достичь Небес. По крайней мере, у меня был шанс.
Что еще мне оставалось, монсеньор? Если бы падший ангел, даже сам Люцифер, раскаялся, разве не вернул бы его Господь на небеса? Я чувствовал, что Альфред в самом деле стремится к искуплению. Лишив его последней надежды на очищение, я бы стал орудием проклятия для этого простого юноши. Я отпустил ему грехи и наложил тяжелую епитимью. Часть епитимьи стал рассказ о том, что с ним случилось, а также обо всем, что он знает о подобных себе. Надеюсь, у Вас это не вызовет возражений.
О природе и происхождении Каинитов
Той ночью Альфред поведал мне о многом. Он был, по его словам, vampyr , или, как обычно говорят, вампир. Я уверен, что это слово знакомо Вам по короткой встрече с братством славянских рыцарей в Антиохии. Они рассказывали о пьющих кровь трупах, которых крестьяне называют вампирами. Эти вампиры – потомки Каина, которого Господь обрек на вечные скитания по земле, наложив на его чело знак своего гнева. Альфред сказал, что эта ужасная потребность в крови и есть знак божьего гнева и что сын Адама передал свое проклятие дальше, когда, в насмешку над творением Господним, создал своих собственных потомков. Таким образом, все эти вампиры – потомки Каина, странствующие по всему свету, неся его проклятие и налагая его на других. Альфред также сказал, что Каин до сих пор бродит по Земле и что он видел его. Я заметил, что сейчас Каину должно быть не менее трех тысяч лет и что ни Авраам, ни Мафусаил не доживали до такого возраста. Возможно, из уважения Альфред не стал возражать мне.
В любом случае, мне стало интересно, как же сам Альфред стал отпрыском Каина, как он заявил, ведь я знал обоих его родителей, живших в Челтенхеме. Как я узнал, это превращение было ужасным. Вампир, желающий ввести нового члена в семью проклятых, выбирает жертву и убивает ее, пронзив клыками кожу и выпив всю кровь, чтобы в венах не осталось ни капли жидкости. Затем вампир – я с ужасом представил это – ранит себя и позволяет своей крови стекать в горло жертвы. Если жертва примет это нечестивое причастие, она восстанет, мертвая, но движущаяся, запятнанная проклятием Каина и страдающая от жажды крови. Некоторым хватает сил отказаться от предложенной крови, и эти счастливые души, без сомнения, с миром отходят к Господу. Что же касается других, которым не хватило воли отказаться от адских даров, сокрытых в этом первом глотке крови, то их ожидает новое существование, существование проклятых.
Альфред признался мне, что сразу после обращения он пробудился, терзаемый ужасным голодом, которого и представить себе не мог, пока был живым. Так как рядом не было ни одного человека, которым он мог бы утолить жажду, он погнался за королевским оленем. Без лошади, без оружия он загнал двух хрней и зубами порвал им глотки. Когда я не поверил ему, он покинул мой domus и вернулся не позднее чем через пять минут с силком, полным фазанов, которые еще были живы. Отработанным движением он свернул одному из них голову и отложил тушку для меня. Что касается остальных… Да поможет мне Господь, но я смотрел, как он ест – так питаются миноги и пиявки. Но ни одна пиявка не забирает жизнь с таким наслаждением, как это делал Альфред, впившийся в птицу окровавленными губами. Закончив, он сказал, что это была скромная трапеза, но он не собирается пировать за мой счет, даже если бы и мог это сделать.
Я отдал оставшегося фазана крестьянам. Да простят меня Бог и король Ричард, но я бы не смог съесть его после того, что видел.
Должен признать, что наблюдение за питающимся Альфредом помогло мне понять, почему он должен есть именно так. Даже в тусклом свете факела я видел, что у него очень бледная кожа. Наверное, вампирам не хватает крови, и это вынуждает их забирать живительную жидкость у своих жертв, пополняя постоянно уменьшающиеся запасы. Такой дисбаланс жидкостей в организме может во многом прояснить тайну Альфреда. Можно также предположить, что, так как Альфреду не хватает крови и он не стареет, то кровь на самом деле является ключом к процессам старения и что, уменьшив объем крови у себя в венах, человек может замедлить или даже остановить старение.
О благословении солнца и факела
Пожаловавшись, что его трапеза доставила ему куда меньше удовольствия, чем моя доставит мне, Альфред продолжил рассказ. По его словам, первый месяц он провел в самом сердце леса, прячась под хртыми ветвями от несущих погибель лучей солнца. В свой первый день после пробуждения во время рассвета он чувствовал сильнейшее головокружение, но все же хотел вернуться домой, хоть и был залит кровью.
Первый же шаг из-под полога ветвей показал ему всю его неосмотрительность. Когда солнце коснулось его, его плоть начала дымиться подобно сухому дереву, брошенному в огонь. Закричав, он вновь скрылся в чаще. С тех пор он дремал днем в укромных низинах, покрытых кустарником. К своему удивлению, я не заметил на нем никаких следов ожогов, но он заверил меня, что подобные ему создания очень быстро излечиваются даже от тяжелых ран. Только огонь, солнце и клыки и когти его собратьев, сказал он, представляют для него опасность.
Об огне он узнал, когда похищал ребенка из какой-то хижины. Отец ребенка, проснувшись, несомненно, по Божьему наущению, швырнул Альфреду в лицо факел, что нанесло вампиру серьезные раны и заставило выпустить ребенка. Я с трудом мог смотреть Альфреду в глаза, слушая все это, а когда он заговорил о планах мести этому невинному селянину, всего лишь желающему спасти свое дитя, я усомнился, в самом ли деле Альфред ищет спасения.
Со слов Альфреда выходит, таким образом, что славяне говорили нам правду, рассказывая о вампирах и, что более важно, о способах защиты от них. Primus, огонь так же опасен для вампиров, как и для ведьм. Secundus, они не выносят солнечного света, невыносимо страдая даже от легкого касания лучей дневного светила. Tertius, знак креста, налагаемый тем, чья вера крепка, способен изгнать или даже ранить этих чудовищ в образе человека. Кажется, даже присутствия искренне верующих людей хватит для того, чтобы обратить этих демонов в бегство. Однажды я взял Альфреда за руку, и его пальцы тут же начали дымиться и обугливаться. С другой стороны, Альфред сказал, что кол, вонзенный в сердце, не может убить вампира. Эти истории, по его словам, связаны с тем, что пронзенный колом вампир не может двигаться, но при этом остается в полном сознании и может управлять всеми своими дьявольскими способностями.
В эту минуту закричал петух, Альфред покинул меня. Он пообещал вернуться вечером, чтобы закончить свой рассказ и отработать епитимью. Я пожелал ему спокойного сна, и он исчез в сереющем лесу.
О втором вечере и жидкостях в теле Каинитов
В тот день я места себе не находил от беспокойства. Поговорив с таким созданием, каким стал Альфред, не пошел ли я на сделку с Дьяволом? Не стало ли мое любопытство ловушкой, а знания, обещанные мне Альфредом – приманкой? С другой стороны, разве осмелился бы я отказаться от предложенных знаний теперь, когда понимал, какую угрозу он и его сородичи представляют для всех земных королевств? Даже работа в саду не смогла успокоить меня. Должен признаться, я с огромным нетерпением ждал наступления ночи и обещанного возвращения Альфреда.
Он и в самом деле вернулся, не успел еще отгореть кроваво-красный закат, превративший поздние облака в сгустки крови. Казалось, он горит желанием завершить свое признание и покончить с нечестивым существованием. По счастью, этой ночью он не принес ничего, чем мог бы питаться.
На этот раз он вошел в domus без приглашения и уселся за мой рабочий стол, отодвинув в сторону пестик и прочие инструменты, чтобы освободить себе место. Он напомнил мне ястреба, чьи глаза постоянно выискивают жертву, в которую можно вонзить когти. Возблагодарив Бога за то, что его взгляд не остановился на мне, я устроился в дальнем конце комнаты и приготовился записывать дальнейший рассказ.
Той ночью он говорил много и сбивчиво. Он начал с рассказа о так называемых кланах. Только представьте себе: вампиры, как и люди, делятся на разные народности. Точно так же, как жидкости по-разному смешиваются и приходят в равновесие, в результате чего появляются флегматичные французы или сангвинические англичане, жидкости в телах вампиров тоже изменяют свои пропорции, что приводит к появлению разных наций среди вампиров. У некоторых из них жидкости настолько несбалансированны, что один их облик уже является насмешкой над всем сущим, других же невозможно отличить от обычных людей, если только не держать под их носом гусиное перышко, чтобы поймать их дыхание.
Сам он, по его словам, принадлежит к народности Каинитов, прозываемой Гангрел. Слово это, по моему разумению, происходит от шотландцев или пиктов. Он рассказал мне и о других народностях: мерзких волшебниках, прозываемых Тремер (не от латинского ли «дрожать»?), мрачных ученых Каппадокийцах бродячих ворах Равносах, нечестивых идеалистах Бружда и прочих. Возможно, Вас, участника сражений в Святой Земле, заинтересует следующее: доходившие до нас слухи о демонах-убийцах, состоящих на службе у неверных и прозывавшихся Хашашин , на самом деле оказались правдой. Когда Альфред рассказывал мне о Сыновьях Ассама, в глазах его читался страх, а если даже такое создание, как он, боялся этих чудовищ, то смею ли подвергать сомнению храбрость тех, кто пал под их ножами? Я мог лишь помолиться за их души.
О грозившей мне опасности и слугах Каинитов
В эту вторую ночь признаний Альфред казался чем-то обеспокоенным. Он не мог отвести взгляда от темных окон. Малейший шум заставлял его вздрагивать, он мерил шагами мою хижину и – я не мог этого не заметить – был похож на зверя в клетке. На волка или большую кошку, которые знают, что за пределами хижины их поджидает лев. Из-за этого находиться в его кампании было не вполне приятно; несколько раз он прерывал рассказ и бросался к окну, пристально вглядываясь в ночь. В такие минуты я ясно видел, что его глаза горят красным, но не так, как глаза кошки, отражающие свет факела. Это было нечестивое, пугающее свечение. Всякий раз после этого он возвращался на свое место у стола, но весь облик его еще долго сохранял черты зверя.
Не в силах более сдерживаться, я спросил его, чего он так боится. Он ответил, что боится не столько за себя, сколько за меня. Многие из его сородичей не любят Церковь и ее служителей и, исповедовавшись мне, он вполне мог навлечь на меня их гнев. Я возразил, что он сам не так давно наглядно продемонстрировал, что никто из подобных ему не может приблизиться ко мне или же причинить мне вред тем или иным образом. Вместо ответа он извлек из-за голенища сапога длинный кинжал и прежде, чем я успел пошевелиться, вонзил его в стену за моей спиной.
Клинок пролетел так близко, что отрезал мне клок волос и поранил ухо. Я уверен, что Альфред, пожелай он, с равной легкостью мог попасть мне в глаз.
По-кошачьи улыбнувшись, Альфред сказал, что Каиниту, какими бы умениями он ни обладал, не надо приближаться ко мне, чтобы причинить мне вред, и что даже ходячие мертвецы не прочь вооружиться арбалетом и болтами. К тому же, у них есть слуги: люди, звери, и некие существа, не являющиеся ни зверем, ни человеком; Альфред назвал их гулями . Эти гули частично приняли в себя кровь Каинитов – что за дьявольская пародия на святое причастие! – хотя и были живы, и таким образом получили часть возможностей своего хозяина. Так как они по-прежнему дышат, они не полностью прокляты и могут безо всяких опасений приблизиться даже (как он сказал) к такому святому человеку, как я. Он намекнул, что Томас Беккет8 был убит именно таким образом. Если же вспомнить обстоятельства смерти архиепископа, то слова Альфреда приобретают особо зловещее значение.
Впрочем, быстро добавил мой собеседник, не только люди могут стать гулями, и не все слуги Каинитов из их числа. Животные, пьющие кровь вампиров, приобретают сверхъестественную скорость и хитрость и подчиняются приказам своих отвратительных хозяев. Среди тех, кто ходит к заутрене, есть люди, подчиняющиеся воле своих хозяев-вампиров, кто добровольно, кто – нет. Кажется, некоторые из вампиров могут соблазнять или приказывать – как им заблагорассудится, - и их словам нельзя не подчиняться. По их воле короли развязывали войны, принцы становились предателями и отцеубийцами, королевы соглашались на адюльтер и давали жизнь бастардам. Ничто под Небесами не поможет защититься от этих голосов.
Должен признаться, что при этих словах я вспомнил об аббате Даффиде и его гневе на меня, столь странном в обычно кротком священнике. Могло ли быть так, что чей-то ужасный голос из могилы приказал ему изгнать меня, так как я слишком долго говорил о вещах, которые Каиниты предпочитали хранить в тайне? Не знаю, так ли это, но в душе моей поселился страх.
По словам Альфреда, дикие животные тоже служат Каинитам. Мышь и крыса, волк и сокол – все они слышат зов ходячего мертвеца и подчиняются ему. Альфред был столь добр, что продемонстрировал мне, как это выглядит. Когда мы заговорили о других особенностях его собратьев, я осознал, что через окно, к которому он так часто подходил, за мною наблюдает множество глаз. Выглянув наружу, я увидел блестящие в темноте глаза – желтые, зеленые, оранжевые, красные. На меня смотрели сова, олень и волк. Казалось, все обитатели леса собрались под моим окном. Они просто наблюдали. Хищник не набрасывался на жертву, жертва не пыталась убежать. Они сидели там в полном безмолвии и ждали. Альфред подошел к окну. И сразу же все звери исчезли в лесу, не издав ни звука.
Да поможет нам Бог, но, похоже, Дьявол может сделать так, чтобы лев лежал рядом с ягненком.
После всего увиденного и предостережений Альфреда я уже не был уверен в своей способности противостоять злой воле этих Каинитов, если они пожелают причинить мне вред. Что толку в моей вере, способной испепелить эти проклятые души, если лишенное души животное вцепится мне в глотку или если трое гулей решат покончить со мной, как покончили с благословенной памяти архиепископом? Я постарался как можно больше узнать от Альфреда о Каинитах, которые, движимые проклятием, могут причинить вред даже скромному священнику вроде меня, а также достал и развернул меч, служивший мне в Святой Земле.
Альфред, казалось, был потрясен видом меча и несколько минут не мог продолжать рассказ. Наконец он признался, что слышал о кое-ком из своих сородичей, которые, еще до его прихода ко мне, были недовольны моим присутствием в лесу и уже обсуждали способы изгнания меня из своих владений. Потупив взгляд, он сказал, что своей исповедью намеревался предупредить меня и подсказать, каким оружием я смогу защититься от этих извергов. Даже сейчас, когда мы разговариваем, продолжил он, они строят мне козни. Его присутствие станет мне защитой от их действий до тех пор, пока он не закончит исповедь, но что будет в первую же ночь после отпущения грехов? Он более не сможет охранять меня, а Каиниты отличаются завидным терпением.
Перейдя на шепот, он, совсем как ребенок, попросил разрешения защитить меня от Каинитов, ищущих моей погибели. Да простит меня Бог, но я дал это разрешение.
Едва лишь слова сорвались с моих губ, я понял, как жестоко я ошибся. Нет, не ошибся, но впал в грех. Ибо это было грехом, и привело к еще большим грехам, и до сих пор я продолжаю грешить против Бога и людей.
Альфред поднял голову, и в тот же момент я осознал некоторые истины. Всем своим видом он выражал нетерпение, а то, что он предложил, было воистину чудовищно. Впрочем, другое решение стало бы еще более чудовищным…
О казни зверя
Альфред заявил, что он знает имя и domus одного из Каинитов, который, по его словам, хочет погубить меня. Гаральд Лейфссон, Каинит, проклятый в те дни, когда норманны нападали на нас повсюду, от Витби9 до Саутгемптона10, каждый день погружался в землю не более чем в двух милях от того места, где стояла моя хижина, и именно он громче всех выступал за то, чтобы предать меня смерти. Гаральд уже несколько веков просуществовал в качестве вампира, и юнец вроде Альфреда не мог и надеяться одолеть его после захода солнца. Альфред лишь недавно приобрел свои силы, Гаральд же был стар и мудр, хитрый змей из давно прошедших времен.
Но, как надеялся Альфред, я мог бы напасть на Гаральда днем, когда он едва ли сумеет восстать и защитить себя, а сила моей веры оградит меня и ослабит моего врага. Упокоив этого Каинита, я позабочусь о собственной безопасности и избавлю мир от того, кто уже три века как должен лежать в могиле. Ни одна из этих целей не показалась мне недостойной, Альфред же, казалось, не мог поверить, что я согласился с его планом.
Его явное возбуждение встревожило меня, и я поинтересовался числом и местонахождением охранников Гаральда, а также их природой. Стареющему крестоносцу негоже в одиночку выходить против фаланги наводящих страх гулей, в противном же случае я мог показаться жалким трусом. Альфред, как оказалось, уже подумал об этом. Он рассказал мне о численности и природе стражников Гаральда. Выходило, что старый викинг не доверял ни людям, ни обычным гулям, и его имение окружали свирепые псы, которых он кормил своей кровью и – страшно сказать – плотью тех крепостных, что не угодили ему.
Я начал обдумывать тактику нападения, ибо страх и гордыня слились в моей душе воедино и побудили меня принять этот безумный план. Воображение мое рисовало монстров с клыками, таящихся за дверью, поджидающих, когда я отойду ко сну, чтобы наброситься на меня и выпить мою кровь. Я с радостью согласился найти и уничтожить этого Гаральда, опасаясь, что иначе он найдет меня первым.
Альфред, также полный надежды, предложил помочь мне с ужасными псами, охраняющими Гаральда. Подойдя к окну, он смотрелся в ночь, и не успела свеча прогореть хотя бы на полпальца, как на поляну, на которой стояла моя хижина, вышел огромный олень. Гордый и спокойный, он стоял неподвижно, в то время как Альфред извлек свой кинжал из стены и подошел к зверю. Он положил руку оленю на холку, оба они, подобные призракам, не издали ни звука. Так, должно быть, было в Эдеме до Падения: человек и животное in tranquilitas . Затем олень дернулся, его гордая голова упала на устланную листьями землю, и я понял, как низко пал Альфред.
Быстро орудуя ножом, он разделал кровоточащую тушу на куски, одновременно объясняя мне, что хотя гули Гаральда и питаются его кровью, но не откажутся и от более земной пищи. Безо всяких сомнений, они жадно набросятся на оленину. Если в оленину будет добавлено снотворное или, если я решу, что адские псы заслуживают смерти, яд, то с собаками будет покончено заранее, и мне даже не придется хртавать меч из ножен, чтобы разобраться с ними. Конечно же, такой умелый травник, как я, должен знать снадобье, вызывающее сон, и не только сон…
Получу ли я прощение за то, что мгновенно вспомнил о масле растения, называемого аконитом?
Мы трудились почти всю ночь, обрабатывая разделанную тушу огромного оленя руками в перчатках, покрытых кровью и ядом. Меня сжигала лихорадка, я работал, стремясь как можно скорее покончить с этим. За час до рассвета я стоял, обремененный своим старым мечом и окровавленным мешком с кусками отравленной оленины. Наверное, кровь громко пела в моих венах, так как Альфред на всем пути к логову ужасного Гаральда бросал на меня странные взгляды.
Когда мы добрались до полей Гаральда, небо уже начинало сереть. Альфред попросил прощения за то, что более не в силах помогать мне, но прежде чем раствориться в тени деревьев, он вручил мне свиток, который, по его словам, понадобится мне. Затем он растаял в ночи, подобно призраку. Полный решимости дождаться рассвета, прежде чем приступить к делу, я развернул свиток, полученный от моего юного проводника. Это была искусно нарисованная схема комнат и коридоров имения. На ней были указаны все хитроумные ловушки, избегнуть которых едва ли удалось бы и самому ловкому вору, не знающему об их расположении. Время, отпущенное мне Господом до рассвета, я потратил на изучение свитка, запоминая, на какие из досок пола можно наступать безо всяких опасений.
Лишь много дней спустя я задумался над тем, откуда же Альфред взял этот свиток. Воистину, ни он, ни его семья никогда не умели читать.
Но тогда подобные соображения не волновали меня. Битва и опасность манили меня, чего не было с тех самых пор, как мы, поверженные и разбитые, вернулись в Крак де Шевалье11. Моя ушедшая юность возвращалась ко мне, и я с нетерпением ждал рассвета, который не замедлил наступить.
Должен ли я рассказывать Вам о кровавых деяниях того дня? Об огромных псах с горящими глазами, которые окружили меня, едва лишь я ступил на лужайку рядом с имением Гаральда? О том, как они падали, отведав поднесенной им отравы, о тех почти человеческих криках, которые они издавали, когда аконит начал действовать? Должен ли я поведать о тех древностях, что хранились в имении, о сокровищах Византии и Вавилона? Об идолах и иконах, заваленных грудами драгоценностей, что были похищены у храцин и христиан? Должен ли я признаться, что Альфред знал не все и коридоры имения охранял слуга-человек, набросившийся на меня со скрамасаксом12, когда я искал могилу его хозяина?
Должен ли я признаться в том, что хладнокровно убил человека? Благослови меня, отче, ибо я согрешил, и нет мне прощения.
О ложе и том, что на нем лежало
Наконец я добрался до того места, где покоился Гаральд. Он лежал на деревянной кровати, изукрашенной резными изображениями его старых языческих богов. Тор, Вотан, еще кто-то, кого я не могу назвать; их бородатые лица смеялись надо мной, когда я вытащил из окровавленного мешка деревянный кол, которым собирался обездвижить свою жертву.
На кровати лежал мальчик. Не безбородый юноша, как Альфред, а мальчик. Ему было восемь, может быть, девять лет; у него были золотистые волосы, свойственные шведам и нежное личико, способное умилить ангела. Щеки его были бледны, тело покрывала простая белая рубаха. Он дремал на богато расшитых одеялах, ни разу не пошевельнувшись, и дыхание не исходило из его уст. Рядом с ним лежала свернутая из тряпок кукла, какими обычно забавляются дети; голова его покоилась на подушке из алого шелка.
Он не может быть чудовищем, подумал я. Здесь лежит мальчик, невинный мальчик. Лезвие меча проскрежетало по полу, но спящий не шелохнулся. Я протянул вперед руку, в которой не было кола, и осторожно коснулся лба ребенка, чтобы проверить, жив ли он.
В тот же миг глаза его широко распахнулись, и даже такой дурак, как я, понял, с чем имею дело. Потому что глаза его, синие, как покрытое льдом море, через которое он когда-то переплыл, были старше деревьев и холоднее льда. В них читался возраст, все прошедшие века проклятого существования. Рука моя все еще лежала у него на лбу, когда он открыл эти древние глаза и увидел меня, и тогда это создание с ангельским ликом зашипело на меня. Это было шипение змеи. Прекрасное лицо его начало обугливаться под моим прикосновением.
Хвала Господу за то, что вторая моя рука по-прежнему сжимала кол. Я уверен, что, воспользуйся я тогда мечом, он смог бы отразить удар и причинить мне тяжкий вред. Но кол все еще был у меня, и я воткнул его глубоко в грудь чудовища. Этого было недостаточно, он по-прежнему пытался вцепиться мне в лицо и клацал зубами, хотя из груди его изливались реки крови, а кровать под ним развалилась на части. Он завывал, как сумасшедший, и я выл вместе с ним, но никто не мог услышать нас, кроме мертвеца. И снова я поднял вверх руку с колом, и снова опустил ее, но на этот раз он увернулся, и я пронзил ему бок. Я сильно ранил его, потому что его рывки становились все отчаянней; он вцепился в мою руку, сжигавшую ему лоб.
И в третий раз я поднял кол и опустил его, и на этот раз, хвала Господу, он уже не мог сопротивляться. Его глаза по-прежнему были широко раскрыты, mirabile dictu , и я знал, что он все видит понимает, хотя толстый дубовый кол пронзил его сердце. Если бы мне хватило мудрости, я бы вынес этого Гаральда, это чудовище, наружу, под благословенные лучи солнца, и проверил бы истинность слов Альфреда. Я знал, что мальчик боится солнца, так как в его покоях не было ни окон, ни открытого пламени. Только богатая обстановка, тускло освещенная и заляпанная дважды использованной кровью.
Но тут во мне заговорил голос, голос Искушения. Передо мной лежала уникальная возможность узнать о Каинитах то, что неведомо ни одному из людей. Мои знания послужат Церкви и пойдут во благо всем христианам, которые смогут лучше защищаться от подобной опасности. Разве не изучаем мы сарацин, чтобы успешнее сражаться с ними в битвах? Разве не смотрим мы на их укрепления и не учимся у них? Так почему же нам не поступать точно так же с Каинитами, которые представляют опасность большую, чем Саладин13 и еще десять известных мне человек вместе взятые? Нет, лучше забрать это чудовище по имени Гаральд туда, где я смогу изучать его и узнавать от него, как возможно простым смертным справиться с этими порождениями Сатаны.
Я завернул его в окровавленные одеяла, следя за тем, чтобы кол не выпал у него из груди. Он был плотно укутан во многие слои ткани, и я был уверен, что ни один луч солнца не коснется его плоти. Казалось, одной моей близости было достаточно для того, чтобы у него появлялись волдыри. Я не хотел подвергать свою добычу еще большей опасности. Даже когда я связывал его, как убитого на охоте оленя, он ни разу не пошевелился. Только глаза его давали мне понять, что я имею дело не с пустой оболочкой, потому что в них жили ненависть и злоба, накопленные за три сотни лет.
Тогда я решил как можно скорее покончить с исследованиями и упокоить эту душу, предварительно предложив ему исповедаться.
Достаточно будет сказать, что я вернулся к себе в хижину с трофеем, незамеченный никем из людей или животных, еще до того, как солнце коснулось верхушек деревьев. Ткань, в которую я завернул Гаральда, и в самом деле оказалась достаточно плотной, и когда я расчистил место на столе и развернул его, он выглядел лишь немногим хуже, чем до переноски. Я тут же связал его широкими полосками кожи и привязал к столу, чтобы он не мог сбежать или навредить мне во сне, затем сжег окровавленные тряпки в очаге.
Я еще не покончил с этим, когда появился Альфред. Он, казалось, был в восторге от того, что со мной ничего не случилось, и жадно расспрашивал меня о дневной вылазке. Пока я готовился перейти к рассказу, он стоял у стола с Гаральдом и смотрел на него с той кошачьей улыбкой, что я уже видел у него прежде.
Он ни капли не удивился при виде своего врага с торчащим из сердца колом. Скорее, обрадовался.
О подчинении Каинита
Он потуже затянул ремни на нашем пленнике, попутно пояснив мне, что Гаральд, похоже, потерял большую часть своей мерзкой крови и сейчас почти беспомощен. Так бывает, когда Каиниту не хватает крови; эта живительная жидкость является своего рода топливом для всех их сверхчеловеческих свойств. Если им не хватает крови, они впадают в спячку или того хуже; получив подпитку, приходят в себя и восстанавливаются. Прежде чем он закончил, прошло немало времени, и все это время глаза бедного сумасшедшего мальчика следили за мной с нескрываемой ненавистью.
Когда Альфред закончил возиться с ремнями, он повернулся ко мне и пожал плечами. Вид у него был подавленный. Он рассказал мне все, что знал о Каинитах, кроме разве что слухов и сплетен. Но теперь у меня был новый, более полезный источник информации в облике лежащего на столе обездвиженного Гаральда. По словам Альфреда, от этого «ребенка» я смогу узнать немало интересного. Я могу лишить его крови и посмотреть, что из этого выйдет, или же разозлить его, чтобы узнать пределы его сил.
Я возразил, что Божьему человеку негоже пытать даже такую тварь, как этот Гаральд (должен признать, что после случая со слугой я стал меньше доверять словам Альфреда), и что сегодня уже было пролито достаточно крови. Я не хотел больше смотреть на кровь.
Но Альфред настаивал. Это нечестивое создание, говорил он, которое бродит по земле со времен Этельреда Безрассудного14, не заслуживает Божьей милости и моего сострадания. За прошедшие века он совершил столько невероятных злодеяний, что даже Каиниты содрогаются, слыша его имя. Поговаривают, что Гаральд, в подражание слепому Эдипу, зарубил своего сира и осушил источник, давший ему второе рождение. Чтобы утолить терзавшую его жажду и накормить своих ужасных псов, чьи трупы теперь гниют под вечерним ветерком, Гаральд убивал людей целыми деревнями.
И потом, продолжал Альфред, и я узнал искушающий голос, говоривший со мной в имении Гаральда, я должен подумать о тех полезных знаниях, которые я мог бы получить. Знания о том, как противостоять вампирам, об их слабостях и недостатках, ведь даже у такого создания, как Гаральд, есть свои слабости. Возможность изучить их лежит прямо передо мной. Эти секреты, заметил Альфред, хорошо послужат мне, если один из отпрысков или собратьев Гаральда узнает о моем местонахождении. Так как я убил одного из вампиров, на меня может пасть месть тех, кто знал Гаральда.
Значит, такова была моя судьба. Я убил вампира; теперь же мне предстояло глубже погрузиться в их мир крови и безумия, иначе кто-нибудь из них убил бы меня. Я убил человека, и единственно возможным искуплением для меня стали бы знания, важные для всего человечества. Я пошел на это, чтобы спасти душу Альфреда; возможно, мне удастся спастись самому и спасти злополучного Гаральда. Я знал, что даже если я сейчас упокою его, самому мне уже не вернуться к прежнему существованию. Я всегда буду бояться ночи и тех, кто таится в ней; я не смогу более мирно трудиться в саду и не смотреть на те травы, с помощью которых я отравил собак Гаральда. Нет, я не смогу вернуться назад, если же я буду стоять на месте, меня настигнет смерть. Все, что мне осталось – это идти дальше и надеяться, что милость Господня распространяется даже на таких тварей, как я.
Содрогаясь от отвращения к себе, я согласился. Так я обрек себя на вечное проклятие, так черная душа Альфреда и моя соединились, чтобы претерпеть вечные муки. С волчьей улыбкой Альфред протянул мне свой кинжал, все еще запятнанный кровью оленя, чья плоть стала последней трапезой для псов. Разделанная туша все еще лежала за дверью хижины. В ночной тиши жужжание мух казалось особенно громким.
Что ж, по крайней мере, мое падение не стало бесплодным. Позвольте мне рассказать о том, что мы обнаружили, Альфред и я, когда подвергли Гаральда мукам, ведомым разве что демонам в Аду. Возможно, Вы или кто-то из Ваших владык ознакомятся с моими изысканиями и лучше вооружатся против врагов из рода Каинитов. Может быть, тогда мои действия и принесут мне прощение.
Об органах и жидкостях Каинитов
То, что мы узнали той ночью, было отвратительно, но вместе с тем столь захватывающе! Альфред сделал разрез в груди юного Гаральда (так как мое прикосновение по-прежнему вызывало у того агонию), чтобы я смог изучить внутренности, которые частично ссохлись, а частично – рассыпались в пыль. Если бы римский авгур обнаружил что-либо подобное в жертвенном животном, император, без сомнения, тем же утром лежал бы мертвым. Единственным исключением, не затронутым разложением, был желудок, пульсирующий и рубиново-красный. Разрезая ткани, я видел, как они пытаются срастись. Альфред заверил меня, что так будет то тех пор, пока Гаральд полностью не истощит свой запас живительной жидкости, затем же он больше не сможет восстанавливаться, так как у него не будет топлива, питающего огонь его тела.
Я внутренне воспротивился такому исходу, ведь это значило, что мои исследования быстро подойдут к концу, и в течение многих ночей мне придется изучать лишь иссохший костяк. Гаральда нужно кормить, сказал я, иначе его страдания окажутся бесполезными и мне придется прервать их «уколом милосердия».
Альфред согласился, но захотел узнать, из какого источника будет поступать питание для Гаральда. Я не могу быть этим источником: моя кровь будет гореть на его губах. Не подойдут нам и лесные звери: Гаральд ослаблен, и их крови ему будет недостаточно. Но это не может быть и другой человек, твердо заявил я, так как, даже пав столь низко, я не мог отдать живого человека на растерзание этим тварям. Альфред начал ругаться, но я не уступал, и в конце концов он неохотно согласился взять на себе обязанность кормить нашего пленника.
С ужасом и интересом я наблюдал за тем, как Альфред взял в одну руку окровавленный кинжал, другой же рукой он взялся за все еще торчащий в груди нашей жертвы кол. Не успел я понять его намерение, как он выдернул кол из тела со звуком, с которым палка выходит из болота. Гаральд сразу же начал отчаянно извиваться, пытаясь разорвать ремни, но в тот же момент Альфред провел лезвием ножа по своему запястью. Хлынула кровь, и Альфред приложил запястье ко рту Гаральда, лицо его при этом приняло выражение, которое не могу обозначить иным словом, кроме как «похотливое».
Реакция Гаральда меня удивила. Может показаться, что Каиниты готовы питаться любой кровью, до которой смогут добраться, но в первое мгновение он попытался выплюнуть предложенную ему жидкость. Вскоре, однако, он прекратил сопротивляться и буквально впился в запястье Альфреда. Он напоминал бы сейчас младенца, приникшего к материнской груди, если бы не хищное выражение на мальчишеском лице. Оно странно контрастировало с похотливым выражением на лице Альфреда, и я снова задумался, в самом ли деле он ищет спасения, или же ему нужно нечто иное.
Наконец Альфред отнял руку и длинным, как у змеи, языком облизал место пореза, затем вновь воткнул покрытый запекшейся кровью кол в грудь пленника. Но меня – увы мне – больше заинтересован эффект, который нечестивая трапеза оказала на разрезы, сделанные ножом Альфреда в теле мальчика. Не веря своим глазам, я смотрел, как разрез, сделанный не более часа назад, затянулся, и на его месте не осталось даже шрама. Не осталось ничего, и остаток вечера Альфред, ради собственного развлечения и моего обучения, наносил лежащему навзничь телу Гаральда новые раны, чтобы мы могли определить, с какой скоростью они затягиваются. На исцеление некоторых из них потребовалось целых три дня и множества глотков из разреза на запястье Альфреда.
На рассвете Альфред ушел, а я погрузился в беспокойный сон. В тот день я забыл о своих растениях, и сон мой был полон падших ангелов с лицом Гаральда. Я проснулся, когда солнце, красное, как запекшаяся на губах Гаральда кровь, скрылось за деревьями. Через час Альфред уже был у меня, и мы продолжили нашу отвратительную работу.
О, если бы я никогда не позволял ему войти! Если бы я укрепил свое сердце против его просьб! Этот ребенок, чьих братьев я обучал катехизису, стал моим наставником в науке о Каинитах. Он посвятил меня в тайны вампирской плоти, и я все больше и больше становился похож на него, на создание, живущее от заката и до рассвета.
Однажды ночью Альфред вознамерился показать мне то, что варвары-германцы называют Rothschreck15. По очереди мы все ближе и ближе подносили факел к обожженному лицу Гаральда и ждали, когда же им овладеет неконтролируемый ужас. Я тщательно измерил дистанцию, на которой огонь вызывает у вампира такую реакцию; все эти сведения вы найдете в моем сообщении. Ужас в глазах Гаральда быстро превратился в безумие, а затем в нечто такое, что я не могу назвать, но вид чего был поистине страшен.
Позже Альфред рассказал мне, что многие Каиниты понимают, что внутри них живет Зверь, которого я сравнил с дьяволом, обитающим в них и побуждающим их к совершению злодейств более страшных, чем им хотелось бы. Альфред поправил меня, сказав, что Зверь – это животное, живущее в любом человеке, а природа Каинитов позволяет ему сильнее проявлять себя, чем природа любого, даже самого темпераментного человека. Поэтому следующие ночи мы провели, дразня и выманивая Зверя Гаральда, пытаясь понять, что вызывает его к жизни, а что, наоборот, заставляет прятаться. Я, разумеется, не мог не вспомнить о медвежьей травле, но даже в закованном в цепи медведе бывает больше достоинства, чем мы оставили Гаральду.
Разумеется, на протяжении всех наших занятий Гаральда надо было кормить, и Альфред с радостью предоставлял свои услуги. Через две ночи после первого опыта Гаральд взбунтовался против трапезы, найдя кровь Альфреда более отвратительной, чем даже раны, которые мой собрат по проклятию наносил ему. Но после третьей попытки он охотно уступил, и в глазах его, обращенных на мучителя, читалось обожание.
На меня же он неизменно смотрел с ненавистью, вполне мною заслуженной.
Много ночей мы изучали его. Мы узнали, сколько ночей подряд Гаральд может провести без пищи и как на нем сказывается голодание; как на него влияет изъятие одного из внутренних органов; сколько ночей ему понадобится, чтобы отрастить отсеченные пальцы, кисти рук и даже конечности – о, что за пытки мы изобретали, и все во имя знания о тайнах вампиров, которое я мог бы передать Церкви!
Но по мере того, как беспокойней становился мой сон, все сильнее звучал во мне голос совести. Однажды жажда знаний покинула меня, и я понял, что снова волнуюсь о душе Гаральда – и даже о душе Альфреда. Тщательно закрыв окно плотной тканью, я приступил к опасному делу: подойдя к столу, я начал вытаскивать кол из груди Альфреда, чтобы разбудить его и поговорить с ним.
О клятве крови
Конечно же, он был слаб, ведь на дворе стоял ясный день. Он ненавидел меня и проклинал меня на всех языках, которые успел изучить за три столетия. Он пытался разорвать путы, но делал это весьма неловко, как человек, выпивший слишком много вина. В конце концов мне пришлось пригрозить ему светом солнца, и он затих.
Но мне нужно было не это. Я хотел услышать из уст Гаральда те же слова, что в свое время произносил Альфред, чтобы знать, что мой первый знакомый Каинит сказал мне правду. Поэтому я льстил Гаральду и подлизывался к нему, и приносил ему мелких зверушек, которыми он мог бы подкрепиться. Он неохотно благодарил меня, но только до тех пор, пока я не упомянул, что прежде воздерживался от такого способа кормления, так как Альфред заверил меня, что ему это не пойдет на пользу. С тех пор он отказывался питаться тем, что я приносил ему.
Так продолжалось много дней. Ночами я направлял действия Альфреда – или думал, что направляю их; днем же добивался расположения Гаральда, чтобы попытаться спасти его. Я как бы раздвоился, часть меня жила днем, часть – ночью. И по-прежнему Гаральд любил Альфреда, своего мучителя, и ненавидел меня.
Наконец, одним особенно солнечным майским утром, я попытался вызнать у него эту тайну. Я не знаю, что овладело мною в тот день, но я пообещал убрать с окон всю ткань, защищавшую Гаральда от убийственного света, и оставить его на солнце, лишив возможности исповедаться. Тогда Гаральд смягчился и рассказал мне о причинах любви к моему Альфреду.
Выходило, что в крови Каинитов живет некая магия. Стоит лишь трижды отведать ее, и ты будешь навечно связан с тем, из кого ты испил. Гули и великие вампиры одинаково подчиняются Клятве крови, как это называется, хотя называть такую магию клятвой значит насмехаться над клятвами. Эти кормления в разгар вакханалии, эти деяния, которые я принимал за проблески милосердия в борющейся душе Альфреда, были лишь способом получить бесконечную любовь своего врага.
Шоры спали с моих глаз. Все стало ясно, я понял, что все разговоры Альфреда о раскаянии были лишь морковкой, подвешенной перед носом запряженной в телегу лошади, чтобы она двигалась в нужном направлении. Все мои действия, начиная с того момента, когда я впервые увидел Альфреда, были направлены на то, чтобы заработать ему любовь Гаральда. Хотя эта любовь и была вызвана Клятвой крови, Альфред получил бы слугу более могущественного, чем он сам, чья верность была бы непоколебима. И за все это я был в ответе.
В тот день я решил, что пора заканчивать с этим делом. Я предложил Гаральду исповедоваться, от чего он отказался, и убил его. Через час после того, как мой меч отделил его голову от туловища, он обратился в прах. Одно чудовище было уничтожено, но еще одно оставалось на воле. Не беспокоясь более о своей безопасности, я решил напасть на Альфреда, как только он переступит порог моей хижины, и, пользуясь силой веры, защищавшей меня, стереть чудовище с лица земли. Что же касается меня, то после этого я решил отправиться в паломничество в Кентербери, а оттуда – в Святую Землю, где я мог бы окончить свои дни в трудах и покаянии. Я слышал, что Саладин по-прежнему позволяет христианским паломникам посещать Иерусалим.
О том, чем все кончилось
Замысел был неплох, я и до сих пор так считаю. Если бы я остался тем человеком, каким был до того, как этот кошмар обрушился на меня, он бы вполне удался. Увы, но я уже не тот человек. Той ночью Альфред пришел ко мне и я, не говоря ни слова, приложил руку к его лицу, надеясь выжечь эти жуткие красные глаза.
Ничего не произошло. Смеясь, он осторожно отвел мои руки от своего лица. Он сказал, что мы стоим друг друга: я уничтожил его драгоценного слугу, но он уничтожил меня. Моя вера ушла, сказал он, и впрямь, я уже не чувствовал ее в себе. И так мы стояли там, в темноте ночи, Каинит и потерявший веру священник, а по полу хижины был развеян прах ребенка, умершего триста лет назад.
Тогда я подумал, что раз я лишен веры, то Альфред может уничтожить меня. Но он улыбнулся своей волчьей улыбкой и спросил, не приму ли я его исповедь. Подавленный, я согласился. Что с того, что исповедь этого чудовища примет человек, не принадлежащий к духовенству? По божьей, но не моей, воле этому несчастному могло быть даровано спасение. Поэтому я приступил к таинству, находя успокоение в привычных словах и фразах. Альфред помнил многое еще с тех пор, когда он был жив, и терпеливо ждал до тех пор, пока я не попросил его перечислить все его грехи; затем же он проявил всю свою злую сущность.
Я лгал, отче, - это были последние его слова, обращенные ко мне. – клянусь ранами Христовыми, я часто лгал.
Затем, смеясь, он ушел в ночь. В пыльной, залитой кровью комнате остался сидеть священник, лишенный веры.
Вскоре после этого я нашел перо и начал записывать свои впечатления, надеясь, что эти записки помогут Матери Церкви и всем христианским королям Европы в уничтожении Каинитов. Клянусь Распятием, если все остальные каиниты похожи на Альфреда и Гаральда, то чем раньше последний из них будет обращен в прах, тем счастливее станут простые обитатели земли.
Что касается меня, то я по-прежнему сижу в своей разваливающейся хижине, по которой ветер развеял прах Гаральда. Я не могу вернуться к тому, чем я занимался раньше; селяне прозвали меня Черным священником и шепчутся о некромантии и поклонении Сатане. Я думаю, рано или поздно они решат сжечь меня, если, конечно, сородичи Гаральда не доберутся до меня первыми. Альфред же по-прежнему наблюдает за мной издалека. Иногда ночной порой я вижу блеск красных глаз и слышу, как животные окружают мою хижину.
Поступайте с этими записями, как Вам заблагорассудится, монсеньор. Я передаю судьбу всего храстианского мира в ваши руки.
Прощайте...
Брат Оффа
1 — Галльский язык — мёртвый кельтский язык, распространённый в Галлии до VI века, когда был вытеснен народной латынью.
2 — Актеон, в греческой мифологии страстный охотник, обученный этому искусству кентавром Хироном, Актеон был превращён Артемидой в оленя за то, что увидел её купающейся, после этого он стал добычей своих собственных собак. [Наверх]
3 — третий сын царя Давида, славился своею красотою и роскошностью волос и был честолюбивого характера. Возглавил восстание против Давида и погиб. Узнав о смерти сына, Давид горько оплакивает его.
4 — (фр.) приятного аппетита
5 — Эдесса (Урфа) - месопотамский город на юго-востоке Турции (современный город Урфа). По преданию, в этом городе родились пророки Авраам и Иов. Был завоеван крестоносцами. [Наверх]
6 — Битва при Гаттине (3-4 июля 1187 года) – сражение между рыцарями Иерусалимского королевства под предводительством короля Ги де Лузиньяна и войском мусульман под управлением Саладина. Сражение окончилось разгромом христиан и потерей Святого Животворящего Креста Господня.
7 — Акра (Акка, в древности Акко) - небольшой город на северо-западе Израиля, расположен на небольшом мысе на северной стороне залива Хайфа в 16 км к северо-востоку от Хайфы. Назван по имени крестоносца Сен-Жана д'Акра. В 1104 во время 1-го крестового похода был завоеван Балдуином I. В 1187 Саладин отвоевал город. В 1191, во время 3-го крестового похода, Акру захватили Ричард Львиное Сердце и Филипп Французский, но в 1291 европейцы утеряли контроль над городом.
8 — Томас Беккет (21 декабря 1118 — 29 декабря 1170), архиепископ Кентерберийский с 1162 до 1170. Вошел в конфликт с королем Генрихом II из-за прав и привилегий церкви и был убит сторонниками короля в Кентерберийском соборе. Почитается как святой и мученик как в Англиканской, так и Римско-католической церкви.
9 — приморский город в английском графстве Йорк, в живописной местности, между двумя холмами, у впадения Эска в Северное море.
10 — город и порт на южном побережье Великобритании, на берегу Ла-Манша.
11 — Крак де Шевалье ( Krak des Chevaliers или Сraс des Chevaliers – «крепость рыцарей» на смеси французского и арабского). Замок возвышается на высоте приблизительно 500 м. над долиной Эль-Букейя в Сирии и занимает стратегическую позицию вдоль единственного пути из Антиохии в Бейрут и к Средиземному морю. С XII в. был резиденцией рыцарей ордена иоаннитов, или госпитальеров, в 1271 г. захвачен арабами.
12 — большой однолезвийный прямой нож (иногда называемый коротким мечом) с двуручным череном. Общая дли на 400- 750 мм, длина черена 170 мм, ширина 35- 40 мм, вес 660-720 гр.
13 — Салади`н (1137 - 1193), Салах-ад-дин Юсуф ибн-Айюб; мусульманский полководец, основатель династии Айюбидов в Египте и Сирии. По происхождению курд. Главный оппонент крестоносцев, пользовался уважением в христианской Европе за рыцарские доблести: храбрость и великодушие к противнику.
14 — он же Этельред «Неготовый», Aethelred the Unready (968 – 1016) - король Англии из Саксонской династии, правивший в 978 - 1013, 1014 -1016 гг. С пришествием его к власти закончилась полуторовековая эпоха процветания Англии и начался второй период ожесточенных войн с датчанами.
15 — «Красный ужас», пирофобия.
