Джон Хейг – Моя исповедь
Этот уникальный документ ярко и убедительно показывает, что вампиры и вурдалаки — не только мифическое порождение фольклора и литературы, не просто персонажи древних поверий и легенд. Жил в нашем двадцатом столетии, в добропорядочной и цивилизованной Англии человек по имени Джон Хейг, оставшийся в истории под прозвищем Лондонский Вампир. Этот неприметный субъект совершил серию чудовищных убийств с единственной целью — напиться человеческой крови. Когда Хейг в конце концов попался, суд признал его вменяемым и отправил на эшафот. Перед самой смертью чудовище пожелало написать последнее послание к людям. Мы много читали сказок и историй о вампирах, здесь же с нами говорит сама нежить, мы можем заглянуть в ее жуткий и причудливый внутренний мир, как бы сами почувствовать себя в шкуре вурдалака. а несколько дней до казни и своего последующего переселения в Музей восковых фигур мадам Тюссо Лондонский Вампир потребовал провести генеральную репетицию казни — он был существом дотошным и любил аккуратность. А напоследок, перед повешением, Хейг сказал: «Мне не жаль покидать Англию, тут слишком много предрассудков».Право на публикацию «Исповеди» купили несколько журналов, в том числе «Франс-Диманш», откуда и переведен этот документ.
Завтра меня повесят. В первый и последний раз я войду в ту из дверей моей камеры, которая никогда при мне не открывалась. Через одну дверь заходят ко мне надзиратели. Но я знаю, что через другую дверь, которая всегда заперта, выводят на казнь. Это воистину порог мира иного. Я перешагну его без страха и угрызений совести. Люди осудили меня, потому что меня боялись. Я угрожал их жалкому обществу, их порядку. Но я выше их, я живу более возвышенной жизнью, и все, что я сделал, все, что называют преступлениями, я совершил, движимый божественной силой. Вот почему мне безразлично, что меня называют негодяем или сумасшедшим, безразлично и то, что глупые женщины рвутся посмотреть на меня. Надзиратель сказал мне, что в тюрьму на мое имя приходит много писем от этих легкомысленных созданий. Я спрашиваю себя, есть ли на земле кто-нибудь, способный меня понять. Мне и самому иногда это трудно и, записывая сегодня все, что я испытал, я не надеюсь найти достойного читателя. Первый, кого я убил,— Уильям Дональд Мак-Сван. Позднее мне пришлось убить его отца и мать. В том, как я познакомился со
Сваном, ничего загадочного нет. Он был владельцем игорного зала в Тутинге (пригороде Лондона). Это было в 1936 году. Я вышел из тюрьмы, где сидел за мошенничество. Это был мой первый срок. Я прочел в газете объявление Свана, которому был нужен управляющий для его игорного зала. Я жил в Уэйкфилде, в Йоркшире. Я телеграфировал ему, и он меня взял на работу. Я проработал на Свана год, а затем уволился. Мне было проще зарабатывать деньги в одиночку посредством нескольких ловких подлогов. К несчастью, я попался, и по нескольким приговорам мне пришлось пробыть в тюрьме до сентября 1943 года. Выйдя из тюрьмы, я возобновил знакомство с молодым Сваном. Дела его шли неплохо. Он вложил деньги в недвижимость и занялся легкой промышленностью. Совершенно случайно я нашел работу в той же сфере и скоро открыл свое дело осенним вечером 1944 года я встретил Свана в кафе в Кенсингтоне. Он был встревожен — боялся мобилизации и признался мне, что хочет скрыться от призыва. С тех пор я часто с ним виделся, он даже
познакомил меня со своими родителями. Как-то ночью я предложил ему зайти ко мне, посмотреть мою квартиру в подвале и мастерскую на Глостер-роуд, 79. Молодой Сван отправился со мной. Мы вошли вместе...Чтобы объяснить то, что я сделал потом, нужно вернуться в далекое прошлое, в мое детство. Следует сказать о моих тогдашних
снах. оя мать очень любила толковать сны, она верила, что они предсказывают будущее. Она покупала все книги на эту тему, и я тоже их читал. Мать иногда предугадывала болезнь или смерть близких. Ее предчувствия всегда подтверждались. Позднее я тоже обрел этот дар. Первый сон, который я помню в точности, относится ко времени, когда я пел в хоре кафедрального собора Уэйкфилда. Ночью, засыпая, я видел мучения распятого Христа. В церкви я созерцал распятие и, улегшись в постель, видел голову в терновом венце и все тело Христа, кровь, текущую из ран. Меня охватывал страх. В другом сне я строил огромную выдвижную лестницу, по которой забирался на Луну. Оттуда я смотрел на Землю, лежащую у моих ног, маленькую, как мяч. Что означал этот сон? Я думаю, он означал, что я совершу в жизни нечто грандиозное, такое, чего не сможет никто. Чаще всего мне снилась кровь. Сны играли ужасную и таинственную роль в моем существовании. Однако вкуса крови я еще не знал.
Я попробовал ее случайно и навсегда запомнил этот вкус. Мне было лет десять. Я поранил руку металлической массажной щеткой. Когда я лизнул выступившую кровь, все во мне перевернулось. Липкая, горячая и соленая жидкость, которую я отсасывал из ранки,— это была сама жизнь. Это открытие годами не давало мне покоя.
Вскоре я стал нарочно резать себе палец или руку, чтобы приложить губы к свежей ране и снова почувствовать этот невыразимый вкус. Так случай, отбросив века цивилизации, возвратил меня к тем легендарным временам, когда в человеческой крови черпали силу. Я понял, что принадлежу к роду вампиров. Почему? Почему именно я? Не могу объяснить. Я лишь описываю то, что испытал;
Вспоминаю о других случаях из моей юности, где кровь играла важную роль.
Подростком во время любовного свидания я, целуясь, укусил девушку в губы. Это случилось помимо моей воли и желания. Я сделал это бессознательно, когда ее горячий рот прильнул к моему. Затем наступило просветление и я убежал, не попробовав крови по-настоящему. Иначе не знаю, что могло бы случиться.
Но ни одно из этих происшествий не пробудило во мне ту безумную, нестерпимую жажду, тот великий зов крови, который мне пришлось услышать позднее.
На Пасху 1944 года я путешествовал в автомобиле по Сассексу. Проезжая местечко Три Моста, я слишком поздно увидел выскочивший навстречу грузовик. Удар был страшный. Моя машина опрокинулась. Я не потерял сознания, но глубоко рассек голову и истекал кровью. Мне удалось выбраться из перевернутого автомобиля. Кровь текла по моему лицу и попадала в рот. Этот вкус окончательно пробудил мою натуру. Ночью я увидел ужасный сон. Я видел лес распятий, постепенно превращавшихся в деревья. Сначала мне показалось, что с ветвей стекали капли росы или дождя.
Приблизившись, я понял, что это кровь. Вдруг весь лес начал извиваться, и кровь заструилась из деревьев. Она сочилась из стволов. Красная, лилась она с ветвей. Я чувствовал, что слабею, что силы оставляют меня. Я увидел человека, который шел от
дерева к дереву и собирал кровь. Когда чаша наполнилась, он приблизился ко мне. «Пей!» — сказал он. Но я не мог пошевелиться. Видение исчезло. Однако я по-прежнему чувствовал, что очень ослаб, и всем своим существом стремился к чаше. Я проснулся в полубессознательном состоянии. Я все время видел руку, подающую мне чашу, до которой я не мог дотянуться, и страшная жажда, в наши дни не знакомая никому из людей, навсегда вошла в меня. Три или четыре ночи подряд я видел тот же сон, и с каждым пробуждением ужасное желание все больше переполняло меня.
Теперь вы поймете, что могло случиться с молодым Сваном в тот осенний вечер, когда он оказался у меня один. Я убил его ножкой от стола или обрезком трубы, уже не помню точно. А потом я перерезал ему горло перочинным ножом. Сначала я попытался пить кровь, но это было очень неудобно. Я не знал, как за это взяться. Я держал тело над раковиной и пытался собрать красную жидкость в стакан. В конце концов я, кажется, стал медленно сосать прямо из раны, чувствуя глубокое удовлетворение.
Когда я поднялся, присутствие мертвого, тела меня ужаснуло. Угрызений совести я не испытывал. Я спросил себя, как мне отделаться от трупа. Потом пошел спать.
В ту ночь мне приснились лес и чаша. Но на этот раз мне удалось схватить ее, и я напился крови с не меньшим удовлетворением, чем наяву. Проснувшись, я вспомнил о содеянном и спросил себя, как я смог дойти до такого. Я вернулся в подвал. Наконец до меня дошло: необходимо решать, как поступить с телом. Я не подумал об этом заранее, но теперь я ясно увидел хороший способ. В моей мастерской было много серной и соляной кислоты для обработки металла. Моих познаний в химии хватало, чтобы понимать, что человеческое тело состоит большей частью из воды, которая легко соединяется с серной кислотой. К несчастью, у меня ничего не было подготовлено. Только на шестой или на седьмой раз я стал заранее готовиться к уничтожению
трупов. Следовало найти емкость. Я отыскал на кладбище нечто вроде металлического бочонка. Чтобы перевезти его в погреб, я одолжил у подрядчика на стройке тачку. Я поместил тело Мак-Свана в бочонок. Теперь следовало налить туда кислоту. Пришлось воспользоваться ведром. Я не подумал о парах, которые мне сильно мешали,—
пришлось выйти на свежий воздух, чтобы немного отдышаться.
Закончив эту работу, я вышел из подвала и закрыл за собой дверь. Вернувшись туда через некоторое время, убедился, что операция удалась. Тело растворилось. Я приподнял люк, сообщающийся с канализацией, и вылил в него эту бурду. Если бы от
Мак-Свана и осталось что-то, все оказалось в море, вместе с лондонскими нечистотами. Теперь следовало объяснить исчезновение молодого человека. Я вернулся туда, где жил Мак-Сван, чтобы встретиться, с его родителями. Я объяснил, что их сын в бегах и скрывается от воинской повинности. Написав несколько писем его почерком, я отправил их из Шотландии. Старики поверили письмам и не заявили в полицию. Я никогда особенно не боялся разоблачения, а угрызения совести были мне
незнакомы. Меня вело высшее существо, оно было вне меня и проверяло каждый мой шаг. Через два месяца после молодого Мак-Свана настал черед другой жертвы, на этот раз — женщины. Ей было лет тридцать пять. Это была брюнетка среднего роста. Я никогда прежде ее не встречал. Мы встретились на улице в квартале Хаммерсмит. Я столкнулся с ней на мосту и сразу же понял, что она должна умереть. У меня
был в разгаре период снов, и очень хотелось испить из чаши. Женщина согласилась пойти со мной. Я ударил ее по голове и напился крови. И на этот раз я не продумал, как избавиться от тела, но у меня еще оставались кислота и бочонок. Я поместил в него молодую женщину, додумался, что удобнее накачивать кислоту насосом. И отправился его покупать. Лишь после второго Мак-Свана, отца Уильяма, я догадался использовать нечто вроде маски, чтобы не вдыхать пары. Затем я раздобыл резиновый фартук, сапоги и перчатки. В этом облачении, вооружившись деревянным колом, я перемешивал раствор. Обоих стариков Мак-Сванов я убил в один день. Полиция так и не заметила исчезновения семьи Мак-Сванов. А ведь это было в
разгар войны, когда каждый гражданин многократно проверялся из-за продовольственных карточек и всяческих документов, которые
постоянно требовались от всех. Я никого не убивал ради наживы. Если деньги были, я брал их и считал это новым доказательством заботы высшего существа обо мне. Но деньги для меня были чем-то второстепенным. Что касается дела Мак-Сванов, то я явился к адвокату в Глазго и предъявил якобы заверенный нотариусом контракт,
представившись Уильямом Дональдом Мак-Сваном. Я с легкостью подделал его подпись -у меня имелся богатый опыт подделки документов. Благодаря этому предлогу, я смог устроить распродажу собственности семьи Мак-Сванов. Эта серия сложных операций продолжалась два года и принесла примерно 4000 фунтов. Но, повторяю, это было не столь важно. Я мог бы с не меньшим успехом
зарабатывать на жизнь обычным мошенничеством. Скажем, я выгодно спекулировал автомобилями. Я даже мог превращать армейский бензин, окрашенный в красный цвет, чтобы им не торговали налево, в обычный, которым могли безнаказанно пользоваться гражданские лица. На одном этом можно было бы заработать состояние.
В ходе судебного разбирательства они спрашивали меня, каким ножом я перерезал горло жертвам. Мне трудно ответить, у меня было три ножа. И я хотел бы подчеркнуть в связи с этим, что не способен вспомнить какие-либо подробности происходившего в те минуты. Когда я был под влиянием моих снов, я, можно сказать, не видел ничего, кроме протянутой ко мне чаши; я кричал от жажды, а влага не достигала моей иссушенной гортани до тех пор, пока я не затаскивал в свой подвал человека и не принимался с несказанным облегчением высасывать жизнь из его рассеченного горла.
Моей пятой жертвой был незнакомый молодой человек, Макс, но прежде я расскажу о номерах шесть и семь, молодой чете Хендерсонов. Арчибальд Хендерсон был лондонским врачом. У него была очаровательная молодая жена, Роза. Они исчезли в феврале 1948 года. Полиция никогда бы не раскрыла эту тайну, если бы не мое признание. Я познакомился с ними очень просто. Они напечатали объявление о продаже дома на Лэдброук-сквер. Я отозвался, потому что это хороший способ входить в контакт с людьми, я им пользовался неоднократно. Хендерсоны просили за свой дом 8750 фунтов. Я, к их большому удивлению, ответил: «Это слишком дешево. Если вы согласитесь на 10 500, я покупаю».Позднее я узнал, что Роза Хендерсон сказала тогда обо мне своему брату: «Я встретила величайшего из дураков».
Но брат ответил ей: «Если человек так говорит, его надо остерегаться». Как видно, чутье у него было.Впрочем, скоро я сказал Хендерсонам, что не смог собрать нужную сумму, и больше об этой покупке не вспоминали. Однако знакомство состоялось, и я сблизился с Хендерсонами. Эти люди были мне интересны и забавляли меня.
В то время они жили в Фулхэме. Мы провели вместе много вечеров. Я играл им Брамса на пианино, они слушали часами. У них был пес, великолепный ирландский сеттер рыжеватого окраса, по имени Пат, с которым мы подружились. Он напоминал мне
щенка, которого в детстве подарил мне отец. Впрочем, я всегда любил собак и помню, как возмутил какого-то идиота, заявив, что, если мне за рулем машины придется выбирать, кого задавить — собаку или человека, я в любом случае выберу человека.
Когда Хендерсоны погибли, я взял Пата к себе, а когда он ослеп, поместил его в один из лучших собачьих пансионов. Хендерсоны много рассказывали о себе, и скоро я узнал все, что их касалось. Это очень пригодилось мне в дальнейшем.
Мистер Хендерсон был вторым мужем Розы, а Роза — его второй женой. Он был вдовцом, она- разведенной. Ее первый муж, немецкий инженер Рудольф Эррен, в годы первой мировой войны служил в знаменитой эскадрилье «Цирк Рихтгофена» под командованием Геринга. После войны он поселился в Англии, а теперь опять живет в Германии. Удивительное совпадение: Эррен с женой одно время жили в «Онслоу-Корт», гостинице в Кенсингтоне, где я собирался поселиться. Роза была обречена на встречу со мной, и я узнаю в этом перст высшей силы, что правит мною.
После развода в 1938 году Роза вышла замуж за Арчибальда Хендер-сона, блестящего врача с богатой практикой. Они жили роскошно, и Роза появлялась на светских приемах в великолепных туалетах, увешанная драгоценностями. Это была очень красивая и живая брюнетка. В 1926 году она участвовала в конкурсе красоты и ее фото напечатали в газетах. Чтобы закончить о Розе, добавлю, что она была дочерью врача из Манчестера и что у нее имелся брат, Арнольд Барлин, осмотрительный Делец, который еще сыграет важную роль в этой истории. Примечательно, \' что он заподозрил неладное еще тогда, когда я предложил Хендерсонам слишком большую сумму за их дом. Во времена моего сближения с Хендерсонами мне приснился особенно мучительный сон. О! На этот раз то были уже не окровавленные деревья и не протянутые ко мне чаши крови! В новом сне я вгрызался в горло маленькой дочери моих друзей и жадно пил ее кровь. При мысли о том, что я мог, пусть даже во сне, причинить зло тем, кого уважаю и люблю, я пришел в ужас. Что до Хендерсонов, они не были моими друзьями. Занятное знакомство, не более того. А когда я знаю, что человек может стать моей жертвой, это странным образом мешает мне испытывать к нему дружеские чувства. Роза призналась мне, что при внешнем блеске они с мужем испытывают финансовые затруднения. Так что я убил их не ради выгоды.
У Арчи были долги, и они с женой часто ссорились из-за денег.
В 1948 году Хендерсоны отправились в Брайтон и поселились в гостинице «Метрополь». Период моих снов в это время достиг кульминации. Я от них совсем заболел. Арчи жаловался на мою рассеянность: я совсем не обращал внимания на то, что он говорит. Я уже был всецело охвачен моей ужасной жаждой. Мне снова снились леса из распятий, превращавшихся в деревья, с которых стекала кровь. И я просыпался, одержимый звериным, нестерпимым желанием. Моей новой жертвой должен был стать Арчи. Под каким-то предлогом я привез его из Брайтона в Кроули и в моей мастерской на Леопольд-роуд всадил ему в голову пулю из его собственного револьвера, который украл у него на одной вечеринке. Вернувшись в Брайтон, я сказал Розе: «Арчи у меня стало плохо. Это не опасно, но он хотел, чтобы вы приехали. Я отвезу вас».Она поехала со мной, ни о чем не подозревая. В мастерской я сразу же убил ее, уже не помню как. Я высосал большую часть крови Арчи и Розы. Меня защищала незримая рука. Я был настолько уверен в себе, что оставил трупы в мастерской, когда выходил купить респиратор и новую емкость для кислоты. Респиратор, как я уже объяснял, защищал меня от испарений серной кислоты, покуда я мешал свою бурду. Новая емкость требовалась для второго трупа. Я оставил Арчибальда и Розу в подвале, ни о чем не тревожась. Первого я собирался растворить в пятницу, во второй половине
дня. А в субботу после полудня красивое, еще недавно полное такого очарования тело Розы Хендерсон растаяло в кислоте, как тает от жары восковая куколка. Его форма и цвет исчезали медленно, как гигантский кусок сахара, который я помешивал большой
палкой, долго, терпеливо, спокойно...Я вернулся в Брайтон, тоскливый общедоступный курорт, оплатил в отеле счет Хендерсонов, забрал их вещи и Пата, славного пса,
и вернулся к себе. Следовало отвести подозрения тех, кого могло бы встревожить исчезновение супругов. Я написал домовладельцу Хендерсонов в Фулхэм и брату Розы в Манчестер, безупречно подделав почерк и подпись молодой женщины. Остроумная находка — я воспользовался фирменной бумагой отеля «Метрополь». Я объяснил, что по причине неких трудностей семья Хендерсонов решила эмигрировать в Южную Африку и что их другу (мне) поручено заняться их делами. Хендерсоны умерли 13 февраля. 17-го числа мне позвонил брат Розы, Арнольд Барлин. Впрочем, он и раньше звонил мне по вопросу недвижимого имущества его сестры. «Что происходит?» — спросил он. «Не беспокойтесь,— ответил я.— Я заключил с Арчибальдом
соглашение. Я передал ему до отъезда 2500 фунтов. Если он не вернет их через два месяца, его машина и его дом по договору перейдут ко мне. Впрочем, я могу показать вам письмо от Арчибальда с просьбой оплатить его счет в гостинице в Брайтоне и
забрать Пата — помните, его пса? У меня есть и договор, который мы оба подписали». (Я заранее предусмотрительно приготовил обе фальшивки.) Недоверчивый Барлин приехал в Брайтон. Хозяин гостиницы сказал ему, что я действительно приезжал за собакой и оплатил счет. Через несколько дней Барлин приехал ко мне вместе с женой. Я подготовился к этому посещению. Я объяснил им, что причиной отъезда была семейная ссора Хендерсонов. Они решили уехать, чтобы не впутывать родственников в свои проблемы. Я повез Барлинов в моей машине на вокзал, к манчестерскому поезду. Вдруг миссис Барлин наклонилась и подняла с пола маленький
блокнотик. Она воскликнула: - Но это же записная книжка Розы! Мне хватило присутствия духа, чтобы сразу ответить:- Ах да, она, наверное, выпала, когда я вез их вещи из Брайтона. Однако после этого наступило неловкое молчание. Перед тем как
выйти на перрон, Арнольд Барлин сказал мне: - Если моя сестра и деверь не объявятся до понедельника, я сообщу в полицию .В этот миг я мысленно внес Барлина, его жену и их сына в список моих ближайших жертв. Итак, они собирались заявить в полицию в понедельник; однако в субботу им пришло письмо следующего содержания:«Мой дорогой Арнольд, вы так давно не получали от нас известий, что, наверное, волнуетесь. К несчастью, Арчи как-то догадался, что я собираюсь его оставить после нашего возвращения в Лондон. Мы поссорились из-за этого в Кингсгейте. Он обвинял меня в том, что у него неприятности, что я трачу много денег. Даже пригрозил покончить с собой, если я от него уйду. Оставалось одно — действовать быстро. Он занял денег у Джона Хейга (вы, может быть, помните его по Беркли), а я осуществила план, составленный мной на этот случай. Все идет очень хорошо, хотя нам и пришлось некоторое время постыдно лгать.
Я думала, что мы сможем приехать к вам в конце этой недели, но следует проявлять осторожность по крайней мере недели три. Мы избегаем тех мест, где Арчи обычно бывал. Он очень мил и почти не пьет. В следующий вторник мы поедем в Ньюкасл. Это все, что я хотела вам сказать в этом письме. Вы все поймете, когда мы снова увидимся. Надеюсь, что у Джона Хейга все в порядке. Сильно похолодало, и мне бы нужно одеться потеплее, но я не поеду за вещами на Дейвз-роуд до нашего возвращения. Надеюсь, что у вас все хорошо. Не беспокойтесь. Мой привет Мамси»,
Под этим стояла торопливая подпись: «Роза». Подпись полностью успокоила Арнольда Барлина. В ходе следствия он вспомнил, что Роза назвала мать «Мамси», хотя обычно она говорила «Мамми». Были также описки и орфографические ошибки, но понимая, в каком состоянии была его сестра, он в тот момент не обратил на них внимания.
Признаться, я иногда делаю ошибки в правописании. Наполеон их тоже делал. Из-за ошибки меня один раз поймала на подделке полиция, когда я забыл одно «д» в слове «Гилдфорд». Позднее Барлин позвонил мне, чтобы узнать, нет ли новостей от его родственников. Через несколько дней я отправил ему почтовую открытку за подписью Розы. Потом ему взбрело в голову нанять частного детектива. Я посоветовал ему быть осторожным, сказав, что, возможно, у Хендер-сонов были сложности такого рода, о которых полиции лучше не знать.Чтобы покончить с этим, я решил играть по крупной. Я написал Барлину письмо на четырнадцати страницах за подписью Розы. Я так
хорошо знал частную жизнь Хендерсонов и так хорошо подражал стилю и почерку миссис Хендерсон, что все полицейские и эксперты Скотланд-Ярда восхищались позднее моим письмом как шедевром подделки. Я горжусь им, как Рембрандт мог бы гордиться своим лучшим полотном. Подделка для меня — искусство. С детства у меня было к ней призвание. Еще в школе я подделывал подписи учителей.
Этим письмом на четырнадцати страницах мне удалось убедить Барлина, что Хендерсоны готовятся уехать из Англии в Южную Африку. В письме объяснялось, что Хендерсоны оставили мне свой дом в покрытие предоставленной ссуды. Там был указан их новый адрес: Дурбан, Южная Африка, до востребования. Арнольд Барлин приехал в Лондон, чтобы уладить дела сестры. Я встретил его любезно и сказал: «Не очень-то красиво поступила Роза, уехала, не попрощавшись со старушкой матерью».
Впрочем, из-за этой старухи вскоре вышли ужасные осложнения. В феврале 1949 года она серьезно заболела. Барлин известил Розу. Ответа не было. Он позвонил мне и сказал: - Я беспокоюсь. Вообще, в следующий мой приезд в Лондон я иду
в Скотланд-Ярд. - Согласен,— сказал я.— Но прежде загляните ко мне.
-Конечно,— ответил он. Я не смог сдержать улыбку, услышав это. - Да,— сказал Барлин,— я хотел бы взять вас с собой, потому что вы располагаете всеми документами и бумагами по этому делу. -Разумеется,— ответил я.— А скажите, вы привезете с собой мадам Барлин и вашего ребенка? Я был бы рад их видеть. - Я вам это обещаю. Прекрасно,— сказал я в заключение,— я подготовлюсь, чтобы принять вас - Вы очень любезны,— ответил болван. Три или четыре дня спустя умерла старая мадам Барлин, и это задержало поездку ее сына в Лондон. На следующий день, просматривая газету, Арнольд Барлин в разделе происшествий прочел об исчезновении богатой леди, миссис Дюран-Дикон.
Озабоченный трауром и семейными делами, он читал рассеянно, но последний абзац заметки заставил его вздрогнуть. В газете говорилось: «В день своего исчезновения миссис Дюран-Дикон встречалась в универсальном магазине с неким Джоном Джорджем Хейгом, который явился в полицию, дал подробные свидетельские показания и предложил принять участие в розыске».
Арнольд Барлин был близок к обмороку. В один миг он понял все: исчезновение родных и то, что произошло бы с ним, его женой и ребенком, явись они ко мне. Ему едва хватило сил набрать по телефону «999», чтобы вызвать полицию. Я был обречен.
В разгар истории с Барлином произошел эпизод с Мэри, жертвой номер семь. Это было в Истбурне. Я встретил эту женщину, не то проводившую там отпуск, не то приехавшую на заработки, уже не помню, Во всяком случае, она была не из этих мест. Я знаю лишь ее имя, Мэри. Мы с ней долго болтали, и я пригласил ее поужинать со мной в Хастингсе. Мы пошли в кафе у моря. Был конец лета или начало осени - последние погожие дни. Закатное солнце на миг превратило море в кровь. Я вздрогнул. Перевел взгляд на Мэри, а она сказала, идиотка: «Красиво, правда? Как будто на цветной открытке». Я был далек от столь вульгарных впечатлений, я чувствовал, что меня охватывает дьявольская жажда. Я без труда завлек Мэри в Кроули. Мы
вошли в мою мастерскую на Леопольд-роуд. Тотчас же я схватил за
рукоятку какой-то инструмент и яростно ударил ее по голове. Затем над
резал ей шею и жадно припал к ране. Ночью мне приснился тот умиротворяющий сон, который я видел обычно после убийства. Призрак протянул мне чашу крови, и я пил
из нее большими глотками. Мэри говорила с уэльским акцентом. Помню ее летнее, бело-голубое платьице и открытые белые туфли. В сумочке у нее не было
ничего особенного, разве что флакончик духов. Я так и не смог узнать ее фамилию. Полиция тоже не сумела это выяснить. Перехожу к девятому человеку, умерщвленному мной. Предпочитаю употреблять это слово. Я не люблю говорить «убийство» - возникает впечатление жестокости и страдания. Умерщвлять, напротив, означает неукоснительно следовать воле всемогущего Духа, который вел меня и приказывал мне брать кровь мужчин и женщин. Человек- пешка в руках высшего существа.
Та же, внешняя сила решила теперь, что настало мое время умереть, и я принимаю ее божественное решение. К тому же я устал. Мои глаза не выдерживают. Я слишком много прочел и написал и спешу закончить эти воспоминания. Чтобы писать дальше, мне приходится надевать очки в золотой оправе, принадлежавшие доктору Хендерсону, моей шестой жертве. Но обратимся к миссис Оливии Дюран-Дикон, последнему человеку на этой земле, у которого я выпил стакан крови. Когда я ее
встретил, это была, как Выразился на суде прокурор, «женщина на закате жизни». Надо признать, именно с ней я был особенно небрежен. Вообще-то это мне не свойственно. Я люблю повторять, что лучше несправедливость, чем беспорядок. Но я чувствовал себя настолько защищенным высшей силой, управлявшей мной, что забыл принять элементарные меры предосторожности. Миссис Дюран-Дикон жила в том же семейном пансионе в Кенсингтоне, что и я. Там я с ней и познакомился. Я понравился этой старой даме, беседовал с ней о музыке, искусстве, литературе. Были у нас также философские и религиозные разговоры. Она написала книгу размышлении под заглавием: «Так говорил Господь». Сам я тоже выступал на религиозных собраниях. Помню, что умел растрогать слушательниц до слез. К тому же я написал несколько статей для религиозных журналов. Благодаря этому я был в милости у миссис Дюран-Дикон, которая, несмотря на мои сорок лет, называла меня «в высшей степени достойным молодым человеком». На суде публика узнала, по какому смехотворному поводу она пришла ко мне. Старая дама очень страдала оттого, что у нее выпали
ногти, и я сказал, что постараюсь сделать ей ногти из пластмассы в моей мастерской.
Так 18 февраля 1949 года она отправилась в свой последний путь. Я умертвил ее выстрелом в затылок. Затем надрезал ей шею и выпил стакан крови. Она носила на шее крест. Я ощущал бесконечное наслаждение, когда топтал его ногами.
Мой способ избавиться от тела был отработан до автоматизма. К тому же для миссис Дюран-Дикрн я заранее приготовил бочонок с кислотой. Я уже говорил, что небрежно проделал все эти манипуляции. Кислоту я купил на свое имя, не полностью сжег сумочку миссис Дюран-Дикон, и полицейские нашли ее куски. Я не полностью растворил тело, и было найдено достаточно останков, чтобы обвинить
меня в убийстве. В оправдание могу сказать, что с миссис Дюран-Дикон мне пришлось нелегко. Представьте, каково это — втиснуть в бочонок тело весом в девяносто килограммов. Но это недостаточно объясняет мою небрежность. Может быть, я просто устал убивать, и мне не терпелось покончить с миссией, возложенной на меня высшим божеством, и обрести покой хотя бы на том жалком клочке земли, где
хоронят казненных. Измучившись от возни с тяжелым телом старой женщины, я вышел выпить чаю. Вернувшись, я обнаружил, что оставил дверь открытой.
Кто угодно мог войти и увидеть труп. Я умертвил миссис Дюран-Дикон в пятницу. В следующее воскресенье я был у друзей. Одна девушка вдруг сказала мне: «Не смотрите на меня так!» Я отвел глаза, но исподтишка все же продолжал ее разглядывать. Тогда она заявила: «Я чувствую, что вы все еще на меня смотрите».
И вдруг закричала: «Убийца!» Этот дар прозрения (хоть я и не приемлю слово «убийца», я уже объяснял почему) кажется мне необъяснимым.
Вскоре полицейские, расследовавшие исчезновение миссис Дюран-Дикон, нашли у меня улики — останки ее тела, остатки вещей. Моя судьба свершилась. Теперь, когда все кончено и я завершаю свой рассказ, я хотел бы еще кое-что добавить. Одна из моих последних мыслей - о Пате, собаке Хендерсонов. Это был мой большой друг, и я очень доволен, что смог что-то для него сделать и позаботиться о хорошем уходе за ним. Может, это мелкое тщеславие, но оно вполне простительно для человека на пороге смерти: я хочу, чтобы одежду, в которой я был на суде, отправили в музей мадам Тюссо для моей восковой фигуры. Пусть туда передадут также мои зеленые носки и красный галстук в зеленую клетку. Надеюсь, что мой восковой портрет похож. Я желаю, чтобы хранитель музея Тюссо следил за безупречной складкой на моих брюках. В тюрьме я потолстел. Это неприятно. Надеюсь, что у моего изображения будет сохранена более стройная фигура. Хотел бы сделать еще одно забавное признание. Мои первые опыты с кислотами я провел в тюрьме, когда сидел за подлог. Одно время я работал в жестяной мастерской, там были различные химикаты. Я договорился с заключенными, занятыми на сельскохозяйственных работах, и они приносили мне лесных мышей. Часами я наблюдал за медленным растворением мыши в кислоте. Это мне очень пригодилось позднее, когда мне пришлось заставлять исчезнуть людей. Мыши и люди...— как говорится в Писании.
Во всяком случае, повторяю, что я умерщвлял не ради денег. Для этого мне было бы проще убрать моих родителей и получить наследство. На суде мне было очень скучно. Казалось, что я во второй раз смотрю один и тот же фильм. Но меня развлекли пикантные подробности, добавленные к моей истории некоторыми свидетелями.
Среди изобретений, работу над которыми я завершал, когда был арестован, есть способ воспрепятствовать утечкам газа в квартирах. Я мог бы спасти тысячи человеческих жизней. Этот труд на благо общества был прерван, чтобы спасти тех трех-четырех
малоценных людей, которых я мог бы уничтожить! Я нисколько не горжусь моими приключениями. Рок слишком тяжко давит на меня. Я все время думаю об этом стихе, кажется из Екклесиаста: «Свершилось то, что должно было свершиться».
Я знаю, что от двери моей камеры четырнадцать шагов до эшафота. Немногое отделяет меня от перехода в вечность. Сегодня идет дождь. Я вижу, как дождь стучит по верхушкам вязов, возвышающихся над стеной тюрьмы, и меня охватывает желание, которое я чувствовал иногда под сенью великолепного леса, я, совсем один, должен достичь цели, может быть, недостижимой. Я думаю о строках, написанных великим человеком древности, уже не помню кем. Мне кажется уместным процитировать их сейчас. «Пока не остановятся станки и не перестанут сновать челноки, Бог не развернет свиток и не откроет причину». Я родился 24 июля 1909 года в Стамфорде, в Линкольншире. Мои родители в то время жили в нищете. Отцу было тридцать восемь
лет, матери — сорок. Отец был старшим мастером-электриком, но оказался без работы. Родителям не на что было купить даже пеленки для будущего ребенка. Моя мать убеждена, что месяцы страданий и забот, предшествовавших моему рождению, стали
причиной моего, как она это называет, .психического заболевания. «Это моя вина,— сказала она.— Почему меня не судили вместе с сыном? Я так же виновата, как и он».
Положение родителей улучшилось лишь несколько, месяцев спустя. Они оба были очень религиозны. Отец стал главой религиозной общины Братьев. Они воспитывали меня в бесчеловечной атмосфере, хуже, чем в монастыре. Я не знал ни одной из детских радостей. У моего отца на лбу синеватый шрам, по форме напоминающий крест. Он объяснял мне, что это печать Сатаны. Он грешил, и Дьявол
наказал его. «Если ты согрешишь,— говорил он мне,— Сатана отметит и тебя так же».
На протяжении нескольких лет я искал на лицах людей эту синюю отметину. Поскольку ни у кого ее не было, я думал, что один мой отец согрешил, а весь остальной мир невинен. Каждый вечер я вспоминал, какие дурные поступки совершил за день. Если мне было в чем себя упрекнуть, я инстинктивно подходил
к зеркалу, чтобы проверить, не появилась ли на лбу отметина. Я ходил в школу до семнадцати лет и пел в хоре кафедрального собора. В воскресенье я вставал в пять часов, чтобы успеть к заутрене. Весь день я проводил в церкви. После вечерни, когда я возвращался домой, мои родители молились, и я присоединялся к ним.
Из-за этого странного образа жизни мои сверстники не любили меня. Однако я был всегда готов помочь ближнему. Я обожал животных, отдавал свою еду бродячим собакам. Еще я любил кроликов и диких птиц. В 1927 году, в восемнадцать лет, я почувствовал невыразимую потребность выплеснуть религиозный мистицизм, переполнявший меня. Я отправил в журнал статью «Об упадке человека», и ее опубликовали. Я верил в то, что послан к людям с великой целью. Я стал проповедовать Братьям. Когда я заговорил впервые, обнаружилась
чудесная вещь у меня есть дар слова. Толпа верующих слушала меня с трепетом, по лицам текли слезы. Мои родители были очень горды мной. И вот я, юный проповедник чистоты, всего через несколько лет оказался в тюрьме Лидса за подлог. Что произошло? Прежде всего виноваты мои руки, белые руки художника. Всю свою жизнь я их лелеял с каким-то мне самому непонятным фетишизмом. В тюрьме не хватает мыла и горячей воды, чтобы мыть руки несколько раз в день. Именно они не дали мне зарабатывать на жизнь честным и тяжелым трудом, который бы их изуродовал. Даже за мрачными манипуляциями, помешивая трупы, тающие в кислоте, я не забывал надеть резиновые перчатки. За рулем машины я надевал перчатки из кожи. У меня их множество пар, в тон цвету костюма и галстука. Год я проработал на фабрике моторов, год - в конторе, год -в компании «Шелл». После совершеннолетия я решил начать
собственное дело. Мы с компаньоном открыли страховую и рекламную контору, затем в 1933 году — фирму, торгующую световой рекламой. Все это принесло мне много хлопот и мало дохода. Я уже понимал, что быть честным не выгодно. В 1934 году я сделал решающий шаг. Люди так глупы. Я заметил, что система проката и продажи автомобилей очень плохо организована и позволяет легко мошенничать каждому, кто хоть немного соображает. И вот я поступил на службу в компанию, занимавшуюся прокатом и продажей автомобилей. В том же году, в июле, я женился на красивой девушке двадцати одного года, Беатрис Хэмер. Я женился на ней, чтобы уйти от
родителей. Я не мог жить с ними, с их религиозными принципами, после того как выбрал нечестную жизнь. Но мое семейное счастье длилось недолго. В ноябре меня посадили в тюрьму. Я торговал несуществующими автомобилями. Моя жена
решила, что больше мы не увидимся. Пока я был в тюрьме, она родила девочку. Этого ребенка удочерили неизвестные мне люди. Живет сейчас девушка четырнадцати лет и не знает, что ее настоящий отец - я, Джон Хейг, которого называют Лондонским
Вампиром. Я вышел из тюрьмы и вернулся к родителям, простившим меня.
За мое следующее предприятие я поплатился четырьмя годами тюрьмы. Выбрав в телефонном справочнике наугад фамилию стряпчего, я открыл под этим именем контору в другом городе. Я продавал моим клиентам несуществующие акции.
Когда я вышел на свободу, Великобритания воевала. Я нашел себе работу в Гражданской обороне. После кошмаров больших бомбардировок я отрекся от веры в справедливого и любящего Бога. Как-то раз я был на дежурстве вместе с медсестрой из Красного Креста. Завыли сирены. Они еще не замолчали, как уже падали
бомбы. Мы с медсестрой вышли, чтобы занять свой пост. Вдруг я услышал ужасный свист и бросился в подворотню. Бомба взорвалась с апокалипсическим грохотом. Когда я поднялся, контуженный, к моим ногам подкатилась голова. Это была голова моей недавней спутницы, такой веселой, милой. Как Бог допустил такую мерзость?
Теперь я верю не в Бога, а в высшую Силу, которая заставляет нас действовать и таинственно управляет нашей судьбой, не помышляя о добре и зле. Я рассказал, как она толкала меня на умерщвление людей, насылала ужасные сны, породившие жажду крови. Мне, тому, кто любит, обожает самых маленьких и слабых, приказано было убивать и пить человеческую кровь. Этого не может быть! Девять убийств, совершенных мной, должны найти объяснение где-то за пределами земного мира. Неужели они бессмысленны, неужели они - лишь сон безумца, полный шума и ярости, как сказал великий Шекспир? Значит, есть вечная жизнь? Скоро я это узнаю.
А пока — прощайте.
\"Иностранная Литература\", 1992 г.,№3, перевод с французского О. Ротенберг
Этот уникальный документ ярко и убедительно показывает, что вампиры и вурдалаки — не только мифическое порождение фольклора и литературы, не просто персонажи древних поверий и легенд. Жил в нашем двадцатом столетии, в добропорядочной и цивилизованной Англии человек по имени Джон Хейг, оставшийся в истории под прозвищем Лондонский Вампир. Этот неприметный субъект совершил серию чудовищных убийств с единственной целью — напиться человеческой крови. Когда Хейг в конце концов попался, суд признал его вменяемым и отправил на эшафот. Перед самой смертью чудовище пожелало написать последнее послание к людям. Мы много читали сказок и историй о вампирах, здесь же с нами говорит сама нежить, мы можем заглянуть в ее жуткий и причудливый внутренний мир, как бы сами почувствовать себя в шкуре вурдалака. а несколько дней до казни и своего последующего переселения в Музей восковых фигур мадам Тюссо Лондонский Вампир потребовал провести генеральную репетицию казни — он был существом дотошным и любил аккуратность. А напоследок, перед повешением, Хейг сказал: «Мне не жаль покидать Англию, тут слишком много предрассудков».Право на публикацию «Исповеди» купили несколько журналов, в том числе «Франс-Диманш», откуда и переведен этот документ.
Завтра меня повесят. В первый и последний раз я войду в ту из дверей моей камеры, которая никогда при мне не открывалась. Через одну дверь заходят ко мне надзиратели. Но я знаю, что через другую дверь, которая всегда заперта, выводят на казнь. Это воистину порог мира иного. Я перешагну его без страха и угрызений совести. Люди осудили меня, потому что меня боялись. Я угрожал их жалкому обществу, их порядку. Но я выше их, я живу более возвышенной жизнью, и все, что я сделал, все, что называют преступлениями, я совершил, движимый божественной силой. Вот почему мне безразлично, что меня называют негодяем или сумасшедшим, безразлично и то, что глупые женщины рвутся посмотреть на меня. Надзиратель сказал мне, что в тюрьму на мое имя приходит много писем от этих легкомысленных созданий. Я спрашиваю себя, есть ли на земле кто-нибудь, способный меня понять. Мне и самому иногда это трудно и, записывая сегодня все, что я испытал, я не надеюсь найти достойного читателя. Первый, кого я убил,— Уильям Дональд Мак-Сван. Позднее мне пришлось убить его отца и мать. В том, как я познакомился со
Сваном, ничего загадочного нет. Он был владельцем игорного зала в Тутинге (пригороде Лондона). Это было в 1936 году. Я вышел из тюрьмы, где сидел за мошенничество. Это был мой первый срок. Я прочел в газете объявление Свана, которому был нужен управляющий для его игорного зала. Я жил в Уэйкфилде, в Йоркшире. Я телеграфировал ему, и он меня взял на работу. Я проработал на Свана год, а затем уволился. Мне было проще зарабатывать деньги в одиночку посредством нескольких ловких подлогов. К несчастью, я попался, и по нескольким приговорам мне пришлось пробыть в тюрьме до сентября 1943 года. Выйдя из тюрьмы, я возобновил знакомство с молодым Сваном. Дела его шли неплохо. Он вложил деньги в недвижимость и занялся легкой промышленностью. Совершенно случайно я нашел работу в той же сфере и скоро открыл свое дело осенним вечером 1944 года я встретил Свана в кафе в Кенсингтоне. Он был встревожен — боялся мобилизации и признался мне, что хочет скрыться от призыва. С тех пор я часто с ним виделся, он даже
познакомил меня со своими родителями. Как-то ночью я предложил ему зайти ко мне, посмотреть мою квартиру в подвале и мастерскую на Глостер-роуд, 79. Молодой Сван отправился со мной. Мы вошли вместе...Чтобы объяснить то, что я сделал потом, нужно вернуться в далекое прошлое, в мое детство. Следует сказать о моих тогдашних
снах. оя мать очень любила толковать сны, она верила, что они предсказывают будущее. Она покупала все книги на эту тему, и я тоже их читал. Мать иногда предугадывала болезнь или смерть близких. Ее предчувствия всегда подтверждались. Позднее я тоже обрел этот дар. Первый сон, который я помню в точности, относится ко времени, когда я пел в хоре кафедрального собора Уэйкфилда. Ночью, засыпая, я видел мучения распятого Христа. В церкви я созерцал распятие и, улегшись в постель, видел голову в терновом венце и все тело Христа, кровь, текущую из ран. Меня охватывал страх. В другом сне я строил огромную выдвижную лестницу, по которой забирался на Луну. Оттуда я смотрел на Землю, лежащую у моих ног, маленькую, как мяч. Что означал этот сон? Я думаю, он означал, что я совершу в жизни нечто грандиозное, такое, чего не сможет никто. Чаще всего мне снилась кровь. Сны играли ужасную и таинственную роль в моем существовании. Однако вкуса крови я еще не знал.
Я попробовал ее случайно и навсегда запомнил этот вкус. Мне было лет десять. Я поранил руку металлической массажной щеткой. Когда я лизнул выступившую кровь, все во мне перевернулось. Липкая, горячая и соленая жидкость, которую я отсасывал из ранки,— это была сама жизнь. Это открытие годами не давало мне покоя.
Вскоре я стал нарочно резать себе палец или руку, чтобы приложить губы к свежей ране и снова почувствовать этот невыразимый вкус. Так случай, отбросив века цивилизации, возвратил меня к тем легендарным временам, когда в человеческой крови черпали силу. Я понял, что принадлежу к роду вампиров. Почему? Почему именно я? Не могу объяснить. Я лишь описываю то, что испытал;
Вспоминаю о других случаях из моей юности, где кровь играла важную роль.
Подростком во время любовного свидания я, целуясь, укусил девушку в губы. Это случилось помимо моей воли и желания. Я сделал это бессознательно, когда ее горячий рот прильнул к моему. Затем наступило просветление и я убежал, не попробовав крови по-настоящему. Иначе не знаю, что могло бы случиться.
Но ни одно из этих происшествий не пробудило во мне ту безумную, нестерпимую жажду, тот великий зов крови, который мне пришлось услышать позднее.
На Пасху 1944 года я путешествовал в автомобиле по Сассексу. Проезжая местечко Три Моста, я слишком поздно увидел выскочивший навстречу грузовик. Удар был страшный. Моя машина опрокинулась. Я не потерял сознания, но глубоко рассек голову и истекал кровью. Мне удалось выбраться из перевернутого автомобиля. Кровь текла по моему лицу и попадала в рот. Этот вкус окончательно пробудил мою натуру. Ночью я увидел ужасный сон. Я видел лес распятий, постепенно превращавшихся в деревья. Сначала мне показалось, что с ветвей стекали капли росы или дождя.
Приблизившись, я понял, что это кровь. Вдруг весь лес начал извиваться, и кровь заструилась из деревьев. Она сочилась из стволов. Красная, лилась она с ветвей. Я чувствовал, что слабею, что силы оставляют меня. Я увидел человека, который шел от
дерева к дереву и собирал кровь. Когда чаша наполнилась, он приблизился ко мне. «Пей!» — сказал он. Но я не мог пошевелиться. Видение исчезло. Однако я по-прежнему чувствовал, что очень ослаб, и всем своим существом стремился к чаше. Я проснулся в полубессознательном состоянии. Я все время видел руку, подающую мне чашу, до которой я не мог дотянуться, и страшная жажда, в наши дни не знакомая никому из людей, навсегда вошла в меня. Три или четыре ночи подряд я видел тот же сон, и с каждым пробуждением ужасное желание все больше переполняло меня.
Теперь вы поймете, что могло случиться с молодым Сваном в тот осенний вечер, когда он оказался у меня один. Я убил его ножкой от стола или обрезком трубы, уже не помню точно. А потом я перерезал ему горло перочинным ножом. Сначала я попытался пить кровь, но это было очень неудобно. Я не знал, как за это взяться. Я держал тело над раковиной и пытался собрать красную жидкость в стакан. В конце концов я, кажется, стал медленно сосать прямо из раны, чувствуя глубокое удовлетворение.
Когда я поднялся, присутствие мертвого, тела меня ужаснуло. Угрызений совести я не испытывал. Я спросил себя, как мне отделаться от трупа. Потом пошел спать.
В ту ночь мне приснились лес и чаша. Но на этот раз мне удалось схватить ее, и я напился крови с не меньшим удовлетворением, чем наяву. Проснувшись, я вспомнил о содеянном и спросил себя, как я смог дойти до такого. Я вернулся в подвал. Наконец до меня дошло: необходимо решать, как поступить с телом. Я не подумал об этом заранее, но теперь я ясно увидел хороший способ. В моей мастерской было много серной и соляной кислоты для обработки металла. Моих познаний в химии хватало, чтобы понимать, что человеческое тело состоит большей частью из воды, которая легко соединяется с серной кислотой. К несчастью, у меня ничего не было подготовлено. Только на шестой или на седьмой раз я стал заранее готовиться к уничтожению
трупов. Следовало найти емкость. Я отыскал на кладбище нечто вроде металлического бочонка. Чтобы перевезти его в погреб, я одолжил у подрядчика на стройке тачку. Я поместил тело Мак-Свана в бочонок. Теперь следовало налить туда кислоту. Пришлось воспользоваться ведром. Я не подумал о парах, которые мне сильно мешали,—
пришлось выйти на свежий воздух, чтобы немного отдышаться.
Закончив эту работу, я вышел из подвала и закрыл за собой дверь. Вернувшись туда через некоторое время, убедился, что операция удалась. Тело растворилось. Я приподнял люк, сообщающийся с канализацией, и вылил в него эту бурду. Если бы от
Мак-Свана и осталось что-то, все оказалось в море, вместе с лондонскими нечистотами. Теперь следовало объяснить исчезновение молодого человека. Я вернулся туда, где жил Мак-Сван, чтобы встретиться, с его родителями. Я объяснил, что их сын в бегах и скрывается от воинской повинности. Написав несколько писем его почерком, я отправил их из Шотландии. Старики поверили письмам и не заявили в полицию. Я никогда особенно не боялся разоблачения, а угрызения совести были мне
незнакомы. Меня вело высшее существо, оно было вне меня и проверяло каждый мой шаг. Через два месяца после молодого Мак-Свана настал черед другой жертвы, на этот раз — женщины. Ей было лет тридцать пять. Это была брюнетка среднего роста. Я никогда прежде ее не встречал. Мы встретились на улице в квартале Хаммерсмит. Я столкнулся с ней на мосту и сразу же понял, что она должна умереть. У меня
был в разгаре период снов, и очень хотелось испить из чаши. Женщина согласилась пойти со мной. Я ударил ее по голове и напился крови. И на этот раз я не продумал, как избавиться от тела, но у меня еще оставались кислота и бочонок. Я поместил в него молодую женщину, додумался, что удобнее накачивать кислоту насосом. И отправился его покупать. Лишь после второго Мак-Свана, отца Уильяма, я догадался использовать нечто вроде маски, чтобы не вдыхать пары. Затем я раздобыл резиновый фартук, сапоги и перчатки. В этом облачении, вооружившись деревянным колом, я перемешивал раствор. Обоих стариков Мак-Сванов я убил в один день. Полиция так и не заметила исчезновения семьи Мак-Сванов. А ведь это было в
разгар войны, когда каждый гражданин многократно проверялся из-за продовольственных карточек и всяческих документов, которые
постоянно требовались от всех. Я никого не убивал ради наживы. Если деньги были, я брал их и считал это новым доказательством заботы высшего существа обо мне. Но деньги для меня были чем-то второстепенным. Что касается дела Мак-Сванов, то я явился к адвокату в Глазго и предъявил якобы заверенный нотариусом контракт,
представившись Уильямом Дональдом Мак-Сваном. Я с легкостью подделал его подпись -у меня имелся богатый опыт подделки документов. Благодаря этому предлогу, я смог устроить распродажу собственности семьи Мак-Сванов. Эта серия сложных операций продолжалась два года и принесла примерно 4000 фунтов. Но, повторяю, это было не столь важно. Я мог бы с не меньшим успехом
зарабатывать на жизнь обычным мошенничеством. Скажем, я выгодно спекулировал автомобилями. Я даже мог превращать армейский бензин, окрашенный в красный цвет, чтобы им не торговали налево, в обычный, которым могли безнаказанно пользоваться гражданские лица. На одном этом можно было бы заработать состояние.
В ходе судебного разбирательства они спрашивали меня, каким ножом я перерезал горло жертвам. Мне трудно ответить, у меня было три ножа. И я хотел бы подчеркнуть в связи с этим, что не способен вспомнить какие-либо подробности происходившего в те минуты. Когда я был под влиянием моих снов, я, можно сказать, не видел ничего, кроме протянутой ко мне чаши; я кричал от жажды, а влага не достигала моей иссушенной гортани до тех пор, пока я не затаскивал в свой подвал человека и не принимался с несказанным облегчением высасывать жизнь из его рассеченного горла.
Моей пятой жертвой был незнакомый молодой человек, Макс, но прежде я расскажу о номерах шесть и семь, молодой чете Хендерсонов. Арчибальд Хендерсон был лондонским врачом. У него была очаровательная молодая жена, Роза. Они исчезли в феврале 1948 года. Полиция никогда бы не раскрыла эту тайну, если бы не мое признание. Я познакомился с ними очень просто. Они напечатали объявление о продаже дома на Лэдброук-сквер. Я отозвался, потому что это хороший способ входить в контакт с людьми, я им пользовался неоднократно. Хендерсоны просили за свой дом 8750 фунтов. Я, к их большому удивлению, ответил: «Это слишком дешево. Если вы согласитесь на 10 500, я покупаю».Позднее я узнал, что Роза Хендерсон сказала тогда обо мне своему брату: «Я встретила величайшего из дураков».
Но брат ответил ей: «Если человек так говорит, его надо остерегаться». Как видно, чутье у него было.Впрочем, скоро я сказал Хендерсонам, что не смог собрать нужную сумму, и больше об этой покупке не вспоминали. Однако знакомство состоялось, и я сблизился с Хендерсонами. Эти люди были мне интересны и забавляли меня.
В то время они жили в Фулхэме. Мы провели вместе много вечеров. Я играл им Брамса на пианино, они слушали часами. У них был пес, великолепный ирландский сеттер рыжеватого окраса, по имени Пат, с которым мы подружились. Он напоминал мне
щенка, которого в детстве подарил мне отец. Впрочем, я всегда любил собак и помню, как возмутил какого-то идиота, заявив, что, если мне за рулем машины придется выбирать, кого задавить — собаку или человека, я в любом случае выберу человека.
Когда Хендерсоны погибли, я взял Пата к себе, а когда он ослеп, поместил его в один из лучших собачьих пансионов. Хендерсоны много рассказывали о себе, и скоро я узнал все, что их касалось. Это очень пригодилось мне в дальнейшем.
Мистер Хендерсон был вторым мужем Розы, а Роза — его второй женой. Он был вдовцом, она- разведенной. Ее первый муж, немецкий инженер Рудольф Эррен, в годы первой мировой войны служил в знаменитой эскадрилье «Цирк Рихтгофена» под командованием Геринга. После войны он поселился в Англии, а теперь опять живет в Германии. Удивительное совпадение: Эррен с женой одно время жили в «Онслоу-Корт», гостинице в Кенсингтоне, где я собирался поселиться. Роза была обречена на встречу со мной, и я узнаю в этом перст высшей силы, что правит мною.
После развода в 1938 году Роза вышла замуж за Арчибальда Хендер-сона, блестящего врача с богатой практикой. Они жили роскошно, и Роза появлялась на светских приемах в великолепных туалетах, увешанная драгоценностями. Это была очень красивая и живая брюнетка. В 1926 году она участвовала в конкурсе красоты и ее фото напечатали в газетах. Чтобы закончить о Розе, добавлю, что она была дочерью врача из Манчестера и что у нее имелся брат, Арнольд Барлин, осмотрительный Делец, который еще сыграет важную роль в этой истории. Примечательно, \' что он заподозрил неладное еще тогда, когда я предложил Хендерсонам слишком большую сумму за их дом. Во времена моего сближения с Хендерсонами мне приснился особенно мучительный сон. О! На этот раз то были уже не окровавленные деревья и не протянутые ко мне чаши крови! В новом сне я вгрызался в горло маленькой дочери моих друзей и жадно пил ее кровь. При мысли о том, что я мог, пусть даже во сне, причинить зло тем, кого уважаю и люблю, я пришел в ужас. Что до Хендерсонов, они не были моими друзьями. Занятное знакомство, не более того. А когда я знаю, что человек может стать моей жертвой, это странным образом мешает мне испытывать к нему дружеские чувства. Роза призналась мне, что при внешнем блеске они с мужем испытывают финансовые затруднения. Так что я убил их не ради выгоды.
У Арчи были долги, и они с женой часто ссорились из-за денег.
В 1948 году Хендерсоны отправились в Брайтон и поселились в гостинице «Метрополь». Период моих снов в это время достиг кульминации. Я от них совсем заболел. Арчи жаловался на мою рассеянность: я совсем не обращал внимания на то, что он говорит. Я уже был всецело охвачен моей ужасной жаждой. Мне снова снились леса из распятий, превращавшихся в деревья, с которых стекала кровь. И я просыпался, одержимый звериным, нестерпимым желанием. Моей новой жертвой должен был стать Арчи. Под каким-то предлогом я привез его из Брайтона в Кроули и в моей мастерской на Леопольд-роуд всадил ему в голову пулю из его собственного револьвера, который украл у него на одной вечеринке. Вернувшись в Брайтон, я сказал Розе: «Арчи у меня стало плохо. Это не опасно, но он хотел, чтобы вы приехали. Я отвезу вас».Она поехала со мной, ни о чем не подозревая. В мастерской я сразу же убил ее, уже не помню как. Я высосал большую часть крови Арчи и Розы. Меня защищала незримая рука. Я был настолько уверен в себе, что оставил трупы в мастерской, когда выходил купить респиратор и новую емкость для кислоты. Респиратор, как я уже объяснял, защищал меня от испарений серной кислоты, покуда я мешал свою бурду. Новая емкость требовалась для второго трупа. Я оставил Арчибальда и Розу в подвале, ни о чем не тревожась. Первого я собирался растворить в пятницу, во второй половине
дня. А в субботу после полудня красивое, еще недавно полное такого очарования тело Розы Хендерсон растаяло в кислоте, как тает от жары восковая куколка. Его форма и цвет исчезали медленно, как гигантский кусок сахара, который я помешивал большой
палкой, долго, терпеливо, спокойно...Я вернулся в Брайтон, тоскливый общедоступный курорт, оплатил в отеле счет Хендерсонов, забрал их вещи и Пата, славного пса,
и вернулся к себе. Следовало отвести подозрения тех, кого могло бы встревожить исчезновение супругов. Я написал домовладельцу Хендерсонов в Фулхэм и брату Розы в Манчестер, безупречно подделав почерк и подпись молодой женщины. Остроумная находка — я воспользовался фирменной бумагой отеля «Метрополь». Я объяснил, что по причине неких трудностей семья Хендерсонов решила эмигрировать в Южную Африку и что их другу (мне) поручено заняться их делами. Хендерсоны умерли 13 февраля. 17-го числа мне позвонил брат Розы, Арнольд Барлин. Впрочем, он и раньше звонил мне по вопросу недвижимого имущества его сестры. «Что происходит?» — спросил он. «Не беспокойтесь,— ответил я.— Я заключил с Арчибальдом
соглашение. Я передал ему до отъезда 2500 фунтов. Если он не вернет их через два месяца, его машина и его дом по договору перейдут ко мне. Впрочем, я могу показать вам письмо от Арчибальда с просьбой оплатить его счет в гостинице в Брайтоне и
забрать Пата — помните, его пса? У меня есть и договор, который мы оба подписали». (Я заранее предусмотрительно приготовил обе фальшивки.) Недоверчивый Барлин приехал в Брайтон. Хозяин гостиницы сказал ему, что я действительно приезжал за собакой и оплатил счет. Через несколько дней Барлин приехал ко мне вместе с женой. Я подготовился к этому посещению. Я объяснил им, что причиной отъезда была семейная ссора Хендерсонов. Они решили уехать, чтобы не впутывать родственников в свои проблемы. Я повез Барлинов в моей машине на вокзал, к манчестерскому поезду. Вдруг миссис Барлин наклонилась и подняла с пола маленький
блокнотик. Она воскликнула: - Но это же записная книжка Розы! Мне хватило присутствия духа, чтобы сразу ответить:- Ах да, она, наверное, выпала, когда я вез их вещи из Брайтона. Однако после этого наступило неловкое молчание. Перед тем как
выйти на перрон, Арнольд Барлин сказал мне: - Если моя сестра и деверь не объявятся до понедельника, я сообщу в полицию .В этот миг я мысленно внес Барлина, его жену и их сына в список моих ближайших жертв. Итак, они собирались заявить в полицию в понедельник; однако в субботу им пришло письмо следующего содержания:«Мой дорогой Арнольд, вы так давно не получали от нас известий, что, наверное, волнуетесь. К несчастью, Арчи как-то догадался, что я собираюсь его оставить после нашего возвращения в Лондон. Мы поссорились из-за этого в Кингсгейте. Он обвинял меня в том, что у него неприятности, что я трачу много денег. Даже пригрозил покончить с собой, если я от него уйду. Оставалось одно — действовать быстро. Он занял денег у Джона Хейга (вы, может быть, помните его по Беркли), а я осуществила план, составленный мной на этот случай. Все идет очень хорошо, хотя нам и пришлось некоторое время постыдно лгать.
Я думала, что мы сможем приехать к вам в конце этой недели, но следует проявлять осторожность по крайней мере недели три. Мы избегаем тех мест, где Арчи обычно бывал. Он очень мил и почти не пьет. В следующий вторник мы поедем в Ньюкасл. Это все, что я хотела вам сказать в этом письме. Вы все поймете, когда мы снова увидимся. Надеюсь, что у Джона Хейга все в порядке. Сильно похолодало, и мне бы нужно одеться потеплее, но я не поеду за вещами на Дейвз-роуд до нашего возвращения. Надеюсь, что у вас все хорошо. Не беспокойтесь. Мой привет Мамси»,
Под этим стояла торопливая подпись: «Роза». Подпись полностью успокоила Арнольда Барлина. В ходе следствия он вспомнил, что Роза назвала мать «Мамси», хотя обычно она говорила «Мамми». Были также описки и орфографические ошибки, но понимая, в каком состоянии была его сестра, он в тот момент не обратил на них внимания.
Признаться, я иногда делаю ошибки в правописании. Наполеон их тоже делал. Из-за ошибки меня один раз поймала на подделке полиция, когда я забыл одно «д» в слове «Гилдфорд». Позднее Барлин позвонил мне, чтобы узнать, нет ли новостей от его родственников. Через несколько дней я отправил ему почтовую открытку за подписью Розы. Потом ему взбрело в голову нанять частного детектива. Я посоветовал ему быть осторожным, сказав, что, возможно, у Хендер-сонов были сложности такого рода, о которых полиции лучше не знать.Чтобы покончить с этим, я решил играть по крупной. Я написал Барлину письмо на четырнадцати страницах за подписью Розы. Я так
хорошо знал частную жизнь Хендерсонов и так хорошо подражал стилю и почерку миссис Хендерсон, что все полицейские и эксперты Скотланд-Ярда восхищались позднее моим письмом как шедевром подделки. Я горжусь им, как Рембрандт мог бы гордиться своим лучшим полотном. Подделка для меня — искусство. С детства у меня было к ней призвание. Еще в школе я подделывал подписи учителей.
Этим письмом на четырнадцати страницах мне удалось убедить Барлина, что Хендерсоны готовятся уехать из Англии в Южную Африку. В письме объяснялось, что Хендерсоны оставили мне свой дом в покрытие предоставленной ссуды. Там был указан их новый адрес: Дурбан, Южная Африка, до востребования. Арнольд Барлин приехал в Лондон, чтобы уладить дела сестры. Я встретил его любезно и сказал: «Не очень-то красиво поступила Роза, уехала, не попрощавшись со старушкой матерью».
Впрочем, из-за этой старухи вскоре вышли ужасные осложнения. В феврале 1949 года она серьезно заболела. Барлин известил Розу. Ответа не было. Он позвонил мне и сказал: - Я беспокоюсь. Вообще, в следующий мой приезд в Лондон я иду
в Скотланд-Ярд. - Согласен,— сказал я.— Но прежде загляните ко мне.
-Конечно,— ответил он. Я не смог сдержать улыбку, услышав это. - Да,— сказал Барлин,— я хотел бы взять вас с собой, потому что вы располагаете всеми документами и бумагами по этому делу. -Разумеется,— ответил я.— А скажите, вы привезете с собой мадам Барлин и вашего ребенка? Я был бы рад их видеть. - Я вам это обещаю. Прекрасно,— сказал я в заключение,— я подготовлюсь, чтобы принять вас - Вы очень любезны,— ответил болван. Три или четыре дня спустя умерла старая мадам Барлин, и это задержало поездку ее сына в Лондон. На следующий день, просматривая газету, Арнольд Барлин в разделе происшествий прочел об исчезновении богатой леди, миссис Дюран-Дикон.
Озабоченный трауром и семейными делами, он читал рассеянно, но последний абзац заметки заставил его вздрогнуть. В газете говорилось: «В день своего исчезновения миссис Дюран-Дикон встречалась в универсальном магазине с неким Джоном Джорджем Хейгом, который явился в полицию, дал подробные свидетельские показания и предложил принять участие в розыске».
Арнольд Барлин был близок к обмороку. В один миг он понял все: исчезновение родных и то, что произошло бы с ним, его женой и ребенком, явись они ко мне. Ему едва хватило сил набрать по телефону «999», чтобы вызвать полицию. Я был обречен.
В разгар истории с Барлином произошел эпизод с Мэри, жертвой номер семь. Это было в Истбурне. Я встретил эту женщину, не то проводившую там отпуск, не то приехавшую на заработки, уже не помню, Во всяком случае, она была не из этих мест. Я знаю лишь ее имя, Мэри. Мы с ней долго болтали, и я пригласил ее поужинать со мной в Хастингсе. Мы пошли в кафе у моря. Был конец лета или начало осени - последние погожие дни. Закатное солнце на миг превратило море в кровь. Я вздрогнул. Перевел взгляд на Мэри, а она сказала, идиотка: «Красиво, правда? Как будто на цветной открытке». Я был далек от столь вульгарных впечатлений, я чувствовал, что меня охватывает дьявольская жажда. Я без труда завлек Мэри в Кроули. Мы
вошли в мою мастерскую на Леопольд-роуд. Тотчас же я схватил за
рукоятку какой-то инструмент и яростно ударил ее по голове. Затем над
резал ей шею и жадно припал к ране. Ночью мне приснился тот умиротворяющий сон, который я видел обычно после убийства. Призрак протянул мне чашу крови, и я пил
из нее большими глотками. Мэри говорила с уэльским акцентом. Помню ее летнее, бело-голубое платьице и открытые белые туфли. В сумочке у нее не было
ничего особенного, разве что флакончик духов. Я так и не смог узнать ее фамилию. Полиция тоже не сумела это выяснить. Перехожу к девятому человеку, умерщвленному мной. Предпочитаю употреблять это слово. Я не люблю говорить «убийство» - возникает впечатление жестокости и страдания. Умерщвлять, напротив, означает неукоснительно следовать воле всемогущего Духа, который вел меня и приказывал мне брать кровь мужчин и женщин. Человек- пешка в руках высшего существа.
Та же, внешняя сила решила теперь, что настало мое время умереть, и я принимаю ее божественное решение. К тому же я устал. Мои глаза не выдерживают. Я слишком много прочел и написал и спешу закончить эти воспоминания. Чтобы писать дальше, мне приходится надевать очки в золотой оправе, принадлежавшие доктору Хендерсону, моей шестой жертве. Но обратимся к миссис Оливии Дюран-Дикон, последнему человеку на этой земле, у которого я выпил стакан крови. Когда я ее
встретил, это была, как Выразился на суде прокурор, «женщина на закате жизни». Надо признать, именно с ней я был особенно небрежен. Вообще-то это мне не свойственно. Я люблю повторять, что лучше несправедливость, чем беспорядок. Но я чувствовал себя настолько защищенным высшей силой, управлявшей мной, что забыл принять элементарные меры предосторожности. Миссис Дюран-Дикон жила в том же семейном пансионе в Кенсингтоне, что и я. Там я с ней и познакомился. Я понравился этой старой даме, беседовал с ней о музыке, искусстве, литературе. Были у нас также философские и религиозные разговоры. Она написала книгу размышлении под заглавием: «Так говорил Господь». Сам я тоже выступал на религиозных собраниях. Помню, что умел растрогать слушательниц до слез. К тому же я написал несколько статей для религиозных журналов. Благодаря этому я был в милости у миссис Дюран-Дикон, которая, несмотря на мои сорок лет, называла меня «в высшей степени достойным молодым человеком». На суде публика узнала, по какому смехотворному поводу она пришла ко мне. Старая дама очень страдала оттого, что у нее выпали
ногти, и я сказал, что постараюсь сделать ей ногти из пластмассы в моей мастерской.
Так 18 февраля 1949 года она отправилась в свой последний путь. Я умертвил ее выстрелом в затылок. Затем надрезал ей шею и выпил стакан крови. Она носила на шее крест. Я ощущал бесконечное наслаждение, когда топтал его ногами.
Мой способ избавиться от тела был отработан до автоматизма. К тому же для миссис Дюран-Дикрн я заранее приготовил бочонок с кислотой. Я уже говорил, что небрежно проделал все эти манипуляции. Кислоту я купил на свое имя, не полностью сжег сумочку миссис Дюран-Дикон, и полицейские нашли ее куски. Я не полностью растворил тело, и было найдено достаточно останков, чтобы обвинить
меня в убийстве. В оправдание могу сказать, что с миссис Дюран-Дикон мне пришлось нелегко. Представьте, каково это — втиснуть в бочонок тело весом в девяносто килограммов. Но это недостаточно объясняет мою небрежность. Может быть, я просто устал убивать, и мне не терпелось покончить с миссией, возложенной на меня высшим божеством, и обрести покой хотя бы на том жалком клочке земли, где
хоронят казненных. Измучившись от возни с тяжелым телом старой женщины, я вышел выпить чаю. Вернувшись, я обнаружил, что оставил дверь открытой.
Кто угодно мог войти и увидеть труп. Я умертвил миссис Дюран-Дикон в пятницу. В следующее воскресенье я был у друзей. Одна девушка вдруг сказала мне: «Не смотрите на меня так!» Я отвел глаза, но исподтишка все же продолжал ее разглядывать. Тогда она заявила: «Я чувствую, что вы все еще на меня смотрите».
И вдруг закричала: «Убийца!» Этот дар прозрения (хоть я и не приемлю слово «убийца», я уже объяснял почему) кажется мне необъяснимым.
Вскоре полицейские, расследовавшие исчезновение миссис Дюран-Дикон, нашли у меня улики — останки ее тела, остатки вещей. Моя судьба свершилась. Теперь, когда все кончено и я завершаю свой рассказ, я хотел бы еще кое-что добавить. Одна из моих последних мыслей - о Пате, собаке Хендерсонов. Это был мой большой друг, и я очень доволен, что смог что-то для него сделать и позаботиться о хорошем уходе за ним. Может, это мелкое тщеславие, но оно вполне простительно для человека на пороге смерти: я хочу, чтобы одежду, в которой я был на суде, отправили в музей мадам Тюссо для моей восковой фигуры. Пусть туда передадут также мои зеленые носки и красный галстук в зеленую клетку. Надеюсь, что мой восковой портрет похож. Я желаю, чтобы хранитель музея Тюссо следил за безупречной складкой на моих брюках. В тюрьме я потолстел. Это неприятно. Надеюсь, что у моего изображения будет сохранена более стройная фигура. Хотел бы сделать еще одно забавное признание. Мои первые опыты с кислотами я провел в тюрьме, когда сидел за подлог. Одно время я работал в жестяной мастерской, там были различные химикаты. Я договорился с заключенными, занятыми на сельскохозяйственных работах, и они приносили мне лесных мышей. Часами я наблюдал за медленным растворением мыши в кислоте. Это мне очень пригодилось позднее, когда мне пришлось заставлять исчезнуть людей. Мыши и люди...— как говорится в Писании.
Во всяком случае, повторяю, что я умерщвлял не ради денег. Для этого мне было бы проще убрать моих родителей и получить наследство. На суде мне было очень скучно. Казалось, что я во второй раз смотрю один и тот же фильм. Но меня развлекли пикантные подробности, добавленные к моей истории некоторыми свидетелями.
Среди изобретений, работу над которыми я завершал, когда был арестован, есть способ воспрепятствовать утечкам газа в квартирах. Я мог бы спасти тысячи человеческих жизней. Этот труд на благо общества был прерван, чтобы спасти тех трех-четырех
малоценных людей, которых я мог бы уничтожить! Я нисколько не горжусь моими приключениями. Рок слишком тяжко давит на меня. Я все время думаю об этом стихе, кажется из Екклесиаста: «Свершилось то, что должно было свершиться».
Я знаю, что от двери моей камеры четырнадцать шагов до эшафота. Немногое отделяет меня от перехода в вечность. Сегодня идет дождь. Я вижу, как дождь стучит по верхушкам вязов, возвышающихся над стеной тюрьмы, и меня охватывает желание, которое я чувствовал иногда под сенью великолепного леса, я, совсем один, должен достичь цели, может быть, недостижимой. Я думаю о строках, написанных великим человеком древности, уже не помню кем. Мне кажется уместным процитировать их сейчас. «Пока не остановятся станки и не перестанут сновать челноки, Бог не развернет свиток и не откроет причину». Я родился 24 июля 1909 года в Стамфорде, в Линкольншире. Мои родители в то время жили в нищете. Отцу было тридцать восемь
лет, матери — сорок. Отец был старшим мастером-электриком, но оказался без работы. Родителям не на что было купить даже пеленки для будущего ребенка. Моя мать убеждена, что месяцы страданий и забот, предшествовавших моему рождению, стали
причиной моего, как она это называет, .психического заболевания. «Это моя вина,— сказала она.— Почему меня не судили вместе с сыном? Я так же виновата, как и он».
Положение родителей улучшилось лишь несколько, месяцев спустя. Они оба были очень религиозны. Отец стал главой религиозной общины Братьев. Они воспитывали меня в бесчеловечной атмосфере, хуже, чем в монастыре. Я не знал ни одной из детских радостей. У моего отца на лбу синеватый шрам, по форме напоминающий крест. Он объяснял мне, что это печать Сатаны. Он грешил, и Дьявол
наказал его. «Если ты согрешишь,— говорил он мне,— Сатана отметит и тебя так же».
На протяжении нескольких лет я искал на лицах людей эту синюю отметину. Поскольку ни у кого ее не было, я думал, что один мой отец согрешил, а весь остальной мир невинен. Каждый вечер я вспоминал, какие дурные поступки совершил за день. Если мне было в чем себя упрекнуть, я инстинктивно подходил
к зеркалу, чтобы проверить, не появилась ли на лбу отметина. Я ходил в школу до семнадцати лет и пел в хоре кафедрального собора. В воскресенье я вставал в пять часов, чтобы успеть к заутрене. Весь день я проводил в церкви. После вечерни, когда я возвращался домой, мои родители молились, и я присоединялся к ним.
Из-за этого странного образа жизни мои сверстники не любили меня. Однако я был всегда готов помочь ближнему. Я обожал животных, отдавал свою еду бродячим собакам. Еще я любил кроликов и диких птиц. В 1927 году, в восемнадцать лет, я почувствовал невыразимую потребность выплеснуть религиозный мистицизм, переполнявший меня. Я отправил в журнал статью «Об упадке человека», и ее опубликовали. Я верил в то, что послан к людям с великой целью. Я стал проповедовать Братьям. Когда я заговорил впервые, обнаружилась
чудесная вещь у меня есть дар слова. Толпа верующих слушала меня с трепетом, по лицам текли слезы. Мои родители были очень горды мной. И вот я, юный проповедник чистоты, всего через несколько лет оказался в тюрьме Лидса за подлог. Что произошло? Прежде всего виноваты мои руки, белые руки художника. Всю свою жизнь я их лелеял с каким-то мне самому непонятным фетишизмом. В тюрьме не хватает мыла и горячей воды, чтобы мыть руки несколько раз в день. Именно они не дали мне зарабатывать на жизнь честным и тяжелым трудом, который бы их изуродовал. Даже за мрачными манипуляциями, помешивая трупы, тающие в кислоте, я не забывал надеть резиновые перчатки. За рулем машины я надевал перчатки из кожи. У меня их множество пар, в тон цвету костюма и галстука. Год я проработал на фабрике моторов, год - в конторе, год -в компании «Шелл». После совершеннолетия я решил начать
собственное дело. Мы с компаньоном открыли страховую и рекламную контору, затем в 1933 году — фирму, торгующую световой рекламой. Все это принесло мне много хлопот и мало дохода. Я уже понимал, что быть честным не выгодно. В 1934 году я сделал решающий шаг. Люди так глупы. Я заметил, что система проката и продажи автомобилей очень плохо организована и позволяет легко мошенничать каждому, кто хоть немного соображает. И вот я поступил на службу в компанию, занимавшуюся прокатом и продажей автомобилей. В том же году, в июле, я женился на красивой девушке двадцати одного года, Беатрис Хэмер. Я женился на ней, чтобы уйти от
родителей. Я не мог жить с ними, с их религиозными принципами, после того как выбрал нечестную жизнь. Но мое семейное счастье длилось недолго. В ноябре меня посадили в тюрьму. Я торговал несуществующими автомобилями. Моя жена
решила, что больше мы не увидимся. Пока я был в тюрьме, она родила девочку. Этого ребенка удочерили неизвестные мне люди. Живет сейчас девушка четырнадцати лет и не знает, что ее настоящий отец - я, Джон Хейг, которого называют Лондонским
Вампиром. Я вышел из тюрьмы и вернулся к родителям, простившим меня.
За мое следующее предприятие я поплатился четырьмя годами тюрьмы. Выбрав в телефонном справочнике наугад фамилию стряпчего, я открыл под этим именем контору в другом городе. Я продавал моим клиентам несуществующие акции.
Когда я вышел на свободу, Великобритания воевала. Я нашел себе работу в Гражданской обороне. После кошмаров больших бомбардировок я отрекся от веры в справедливого и любящего Бога. Как-то раз я был на дежурстве вместе с медсестрой из Красного Креста. Завыли сирены. Они еще не замолчали, как уже падали
бомбы. Мы с медсестрой вышли, чтобы занять свой пост. Вдруг я услышал ужасный свист и бросился в подворотню. Бомба взорвалась с апокалипсическим грохотом. Когда я поднялся, контуженный, к моим ногам подкатилась голова. Это была голова моей недавней спутницы, такой веселой, милой. Как Бог допустил такую мерзость?
Теперь я верю не в Бога, а в высшую Силу, которая заставляет нас действовать и таинственно управляет нашей судьбой, не помышляя о добре и зле. Я рассказал, как она толкала меня на умерщвление людей, насылала ужасные сны, породившие жажду крови. Мне, тому, кто любит, обожает самых маленьких и слабых, приказано было убивать и пить человеческую кровь. Этого не может быть! Девять убийств, совершенных мной, должны найти объяснение где-то за пределами земного мира. Неужели они бессмысленны, неужели они - лишь сон безумца, полный шума и ярости, как сказал великий Шекспир? Значит, есть вечная жизнь? Скоро я это узнаю.
А пока — прощайте.
\"Иностранная Литература\", 1992 г.,№3, перевод с французского О. Ротенберг
