Поезд Чёрного дня

Alptraum (кошмар - нем.)

Если верна притча о том, что души умерших превращаются в птиц, то у моей обрезаны крылья. Здесь много таких. Тех, кто ушёл в чёрный день. Обрезаны крылья и не может птица взлететь, направляясь к манящему радужному сиянию. Вот и вынуждены все мы садиться в экспресс, чтобы добраться до места, никому не известного. Поезд-без-машиниста следующий в ночи, по одной, замкнутой в один круг бесконечности колее. Всегда по кругу, и всегда прямо. Не пронзая стрелой тьму, а тяжким непомерным усилием таща её за собой. Нет расписания и нет остановок. Но прибывают новые пассажиры, и редко, незаметно всё же уходят старые. Счастливчики...

Есть и проводник. По крайней мере, так он говорит. Мой сосед. Не помню как его зовут, может нет у него имени вовсе, а может, может... не знаю. Он говорит, что узнал проводника, что это палач. Тот из-за кого его день ухода стал чёрным. Я говорю ему, что в этом виноват только он сам. Всё зависело от нас, и мы сами предпочли полёту этот Поезд. Прими это и смирись, станет легче. Я знаю, я здесь уже давно, может быть дольше всех. А за сутки... Год?.. даже за десять не понять. Обиделся. Сейчас уйдёт. Не складывается что-то компания. Подсаживаются, заговаривают, а потом уходят, и я опять остаюсь один. Странные, не хотят признать что мертвы. Хотя...

Хотя, здесь смешно быть в чём-то уверенным. Многие, большинство, думаю видят всё-таки поезд. По крайней мере, его вижу я. Некоторые считают, что они в самолёте, устремившимся в свободном падении к земле. Охваченные страхом стоят они, глядя в развёрстую в их воображении бездну расширенными зрачками. Иногда ледяной ужас в их глазах сменяется болью и пониманием. И я задумываюсь, так ли уж бесконечно их падение? Сколько смертей переживают они, и сколько смог бы пережить я? Вот тогда страх хватает меня за горло. А отчаяние нежно берёт за запястье, словно проверяя пульс. Пульс небьющегося сердца.

В такие минуты, когда цепкие когти кошмара подбираются слишком близко, мне хочется только одного. Разбить тусклое окно и выпрыгнуть отсюда. Я бы прыгнул, не будь это бесполезно. Я знаю. Я делал так трижды. Прыгаю из окна, и приземляюсь внутри проклятого Богом, забытого Дьяволом экспресса. Снова и снова. Теряешь надежду, но приобретаешь спокойствие, будто в беспросветном горе, когда слёзы уже кончились, и нет сил больше плакать. Всё что ты можешь, это пускаться в философские умствования, исподволь отбирая надежду у других. Вот мой сосед не ушёл, остался. Сник как-то весь, на глазах мутная пелена. Ещё одно зерно моей вины на чашу судеб.

О, Марко пришёл! Познакомились уже здесь, лет сто назад. Я его можно сказать люблю. Единственный мой друг, кто беззаветно верит, что даже такой пропащей душе как я суждено найти Путь. Отсюда на свободу. Свободу... Быстро избавив меня от побледневшего соседа, он сел напротив и склонил голову в своей обычной манере. Из небытия возникли две чашки густого ароматного кофе. Его терпкий вкус приятно вгрызся в язык - это мой неугомонный венецианец щедро плеснул зелья из своих запасов. Марко не может не принести мне угощение. Считает, что вот такие житейские мелочи и удерживают нас на краю. Ведь знает же, не нуждаюсь я ни в пище, ни в питье. Вообще ни в чём не нуждаюсь. Кроме разве этих его редких, но предвкушаемых мною визитов. С его приходом ко мне в гости заглядывает радость и, пожалуй, какое-то подобие жизни. Становиться почти как тогда, до Поезда. Смутно помню это время, я слишком долго мёртв. Мертва моя душа, и я мертв, для того чтобы начать жить снова. И мой кошмар длится уже вечность.

Мы все здесь видим кошмары. Но мы никогда... оговорюсь - я никогда не сплю, поэтому видения приходят въяве. Многие сходят с ума, хотя появление здесь уже есть признак самого глубокого помешательства, другие впадают в схожее с летаргией оцепенение, я привык. И они исчезли. Исчезли, растаяли, утекли, как только я перестал их бояться. А в начале меня охватывал такой дикий, исступлённый ужас, что раздирающий мои лёгкие крик застывал в горле твёрдым, жёстким, мёрзлым комком, разрывая плоть своими острыми гранями. Я был губкой, пропитанной страхом. И может оттого, что так боялся тогда, сейчас, не чувствую почти ничего. Нет страха, нет ненависти, нет любви, нет надежды. Только усталость.

Я давно ни с кем не разговаривал. Целую непереносимо долгую вечность. Теперь, когда приходится вести беседу, я с трудом подбираю слова. Мысли трудно сформулировать, почти невозможно выразить…язык словно деревянный. Марко, кажется, понимает, что со мной и терпеливо ждёт, когда я выпутаюсь из липкой белой сети. Но я увязаю всё глубже. Интересно как давно уже я молчу? Можно даже не пытаться вспомнить, память здесь угасает и тускнеет почти сразу. Проявление человечности со стороны кого-то мне неизвестного, может Проводника? Или напротив утончённая пытка? Марко говорит, что ни то ни другое. Это свойство и способность моей личности, не желающей вспоминать прошлое и помнить кошмары. Если бы так… Кошмары-то я никогда не забываю. Все виденные мною чудовищные образы ни на минуту не покидают меня. Однако, откуда он… Разве я говорю вслух? Вы меня слышите?

Марко улыбается. Я понял, он читает по биению моего сердца, если оно у меня ещё осталось. Мой спаситель кивает и протягивает вторую чашку. И где он только их берёт? Я машинально делаю глоток, пряный резкий вкус обжигает горло. Корица… Марко говорит, что без слов понимает только меня. Может он - это я? Пью расплавленный кофе, кажется, он даже бурлит. Взгляд скользит и блуждает, как всегда когда я сосредоточен. Марко, тёмные чуть вьющиеся волосы, прямой тонкий нос, красиво очерченные губы, маленький шрам над правой бровью. Провожу рукой по лицу и не могу понять, есть у меня шрам или нет. Поворачиваюсь к окну, на мгновение забывая, что здесь нет зеркал. Нет зеркал и нет отражений. Я хмурюсь, а Марко хохочет. Невольно губы мои растягиваются в улыбке, и я вижу какой тёплый у моего друга взгляд, немного грустный, но неисправимо дружелюбный. Я спокоен, у меня не может быть таких глаз, мои, я уверен, пусты и холодны.

А каким ещё может быть взгляд мертвеца? Взгляд портрета, написанного бездарным художником? Я вздрагиваю, кофе давно остыл и покрылся тонкой ажурной вязью инея. Пальцы, сцепленные холодом, беспомощно дёргают воздух, чашка медленно падает на пол. Вихрь прозрачных, чуть коричневатых осколков мелкой пылью неспешно оседает на ковёр. Через миг, нет и осколков, они растаяли и уже высохли, не оставив на память даже кофейных пятен. Я поднимаю глаза, чашка (вновь? всё ещё?) у меня в ладонях, согревает остывшие руки. Прав Марко, действительность здесь зависит от восприятия. Она такая, какой я её вижу. Только по прихоти ночного экспресса, сознание выбирает наихудший вариант из возможных. Если это кара, кара справедливая, то мне неведомо за сколь ужасное преступление, за какую непростительную провинность, несу я наказание. В одном я не сомневаюсь, ни посланец недосягаемых для меня сфер, ни воля судьбы, ни божественный высший закон и никто иной не обрекал меня на мучения, на путешествие в поезде, которому никогда не встретить рассвет. Я, я сам избрал бесконечный прямой путь, в полуночном небе которого звезде не взойти вовек. Нет ничьей вины кроме моей собственной, но от этого лишь становится горше. От осознания того, что ты сам купил билет в одну сторону. Таких несчастных слишком много. И Поезд чёрного дня всем им готов дать приют. Исполненный боли и страха состав не обезлюдеет и в конце времён. Пока есть обречённые, ушедшие в чёрный день, билеты всегда будут в кассах.

Кто-то трогает меня за плечо. Я поднимаю голову, Марко спокойно пьёт кофе, взгляд гуляет по однообразному чёрному полотну за стеклом. Мне плохо видно его лицо. Блёклый свет пыльных ночников только мешает, порождая изломанные тени. Узкий язычок огня пляшет на фитиле свечи. Марко тушит сп
ичку и пристально вглядывается в мои черты. Что он видит? Я не помню, какой я, а посмотреть негде. Разбил все зеркала, в них не было моего отражения, было… Нет, нет не хочу вспоминать, может позже…да, позже, да… Марко серьёзен, даже мрачен, а я вижу улыбку. У него в глазах полыхает настоящий пожар. Тьма сгущается и рваными клочьями клубится между нами. Кажется, что в темноте горят три свечи. Я закрываю глаза и усаживаюсь поудобнее. Моего друга посетила очередная гениальная теория насчёт того, где мы. Ещё одно «совершенно очевидно» и «теперь уж наверняка». Сколько уже предположений мы рассмотрели. Жаль, что ни про одну нельзя с уверенностью сказать ни да, ни нет.

Странно, хотя и с трудом, но я вспоминаю содержание наших прежних бесед. Странно, что я не забыл, как всё остальное. Первое, что пришло на ум, мы в аду. Предположение отнюдь не блистало оригинальностью, к тому же надо принять во внимание тот факт, что мы живы, надеюсь… По крайней мере, я не помню как умирал. Ад. Багровые всполохи огня, невыносимый серный запах, кипящая смола и чёрный маслянистый дым, едкий, удушливый, скрипящий на зубах как пепел. Всего этого здесь вдоволь, если именно это – ваш кошмар. Я говорил с одной потерянной душой, давным-давно, когда ещё надеялся выбраться отсюда. Кожа его была сожжена почти дочерна, свежие рубцы и старые шрамы, словно плетью иссекли тело. На измученном бескровном лице жили одни только губы, улыбались и смеялись. В ужасе смотрел я на собеседника, поражённый тем, что он вообще может говорить. Заметив, не глазами, которые выгорели и испарились века назад, мой суеверный страх, он засмеялся. Сказал, что так и знал, что пытка не бывает бесконечной, даже вечная боль приедается, и ты перестаёшь её замечать. Признаюсь, я убежал. Больше мне не довелось его увидеть. Если то, где мы находимся – ад, и до конца света дня нам не выбраться из ловушки, поставленной собственными грехами, то я молюсь, ежечасно, ежесекундно, чтобы судный день наступил сегодня.

Я сказал, что кошмары ушли? Я лгал. Не вам – себе. Только сейчас это понял, когда вспоминал. Вспоминать больно, как заживо сдирать кожу. Боль я чувствую, а печаль, радость, грусть, отчаяние – нет. Пусто и безжизненно. Душа словно выжжена огнём, и теперь плоские серые пепельные равнины не беспокоит даже ветер, лёгкий ветер надежды. Вот это и есть мой самый страшный кошмар. Как я хочу заплакать, напоить дождём слёз бесплодное пепелище! Но я лишь наигранно улыбаюсь там, где смеялся бы прежде. Место, где сбываются самые ужасные, самые отвратительные сны, вот что это. Мне снилось когда-то, что я убиваю её, а здесь… О, здесь всё происходит на самом деле. И кровь на руках, и солёный холодный вкус на губах были настоящими. Я боюсь поднять голову, увидеть разбитое зеркало, на каждом осколке которого мой красный, совсем свежий отпечаток. И её глаза и в жизни и в смерти смотрят на меня одинаково, не обвиняя, не прощая, не любя. Нет, это сон, пожалуйста, это сон, а не воспоминание. Обычный ночной кошмар, невыносимо мучающий меня здесь, наяву. Хотя, может… это всё сон, я сплю, а это одно из тех видений, которые в последнее время приходят всё чаще? Я сплю, просто мой кошмар несколько затянулся. И сны не сбываются, такого просто не бывает! Как мучительно, зачем я тешу себя напрасными надеждами, странными играми разума? Я уже тысячу раз должен был проснуться. Я кричу, но из горла не вырывается ни звука. Лучше сотня самых мучительных смертей, чем одна такая жизнь. Бесконечность, с каждым часом которой моё отчаяние становится всё неистовее. Что ещё? Ах да, чистилище… Это Марко у нас католик, ему виднее. Я почему-то злобно и мстительно усмехаюсь. Ха, кому мне мстить? Безумцу убившему мою семью, но пощадившему меня, навсегда непоправимо искалечив душу? Нет, те кто стоял над бездной, кто заглядывал в выщербленную временем пасть небытия по-другому смотрят на жизнь, даже смерть в их глазах выглядит иначе. Она привлекает и соблазняет, обещая забвение, уверяя что заберёт боль и растворит в себе. Вы знаете, как красива первая струйка крови, как игриво, но замедленно, будто моя тягучая жизнь, клубится она в прозрачной воде? Она словно река, берущая исток из разрезанной вены, впадающая в океан вины. Внешне ты спокоен, но внутри всё разрывается, лопаются туго натянутые струны, связывающие душу с телом. Ты рушишься изнутри, мир рушится снаружи. Темнеет и остывает, солнце меркнет. Одно из предположений Марко, привилегированный ад для самоубийц. Я спросил у него когда-то, значит ли это, что мой дорогой оптимист покончил с собой. Он ответил, что напрашиваться на дуэль, в которой его убили, было равносильно самоубийству. Все, включая его, знали об этом. Просто более изысканный способ свести счёты. Тогда я пришёл в ужас, отголоски которого не покинули меня до сих пор. Это означало, что Марко, мой славный добрый Марко наверняка мёртв. Было такое чувство, словно я ослеп. То есть, и я тоже… Но меня спасли, воспоминания совершенно отчётливые. Так трудно было возвращаться, я ведь уже решился шагнуть за последнюю черту, бестрепетно и безмятежно. Вернули, грубой силой выдернули обратно, но часть меня умерла, часть навсегда осталась там.

Что было дальше, в той моей жизни я помню плохо. Каждый следующий день всё хуже. Как эффект в кино, экран постепенно затемняется и наконец гаснет, чтобы вспыхнуть новой сценой. Я здесь, я существую. Вот всё что мне известно. Жаль, неясно, где это «здесь». Поезд чёрного дня, называют его проклятые, купившие за немалую цену билет в первый класс. Жаждали бессмертия. Кто дал имя дьявольскому экспрессу мне неизвестно. Но все новички, появляющиеся у нас, знают его. И я думаю, эти три слова огненными письменами навечно будут высечены, вычерчены, вытравлены в их памяти. Как навеки выжжены они в моей, и ни палящему свету, ни прохладной тьме не заставить меня их забыть.

Ночь за окном кажется ещё чернее и беззвёзднее, когда я думаю об этом. В каком то смысле все мы ушли в чёрный день. Кто-то не закончил дела, кто-то не насытился жизнью, кто-то был казнён неправедно обвинённый, кто-то, наверное как я, медленно угас. У каждого здесь своя история, чтобы рассказывать невольным попутчикам, свои кошмары, чтобы видеть их до конца времён. А невидимый и бесстрастный Проводник встречает новых и провожает старых, поседевших, вернее «убелённых мудростью», пассажиров. И неизвестные мне силы, скорее всего проистекающие из самого человека выбирают достойных покинуть нас. Все мы ушли в таком напряжённом состоянии духа, что смятение и сомнения не дают нам покоя, желанного забвения, и раны продолжают кровоточить. Если бы знать точно, что я мёртв… Я смотрю на Марко, он покачивает головой, словно в такт песне, и улыбается, глядя на меня. Его взгляд помогает мне решиться. Я закрываю глаза и начинаю вспоминать.

В Поезде время играет с людьми, миг и вечность тут синонимы. Можно отвлечься на миг и обнаружить, что всё вокруг изменилось. Можно ждать вечность, а твой собеседник едва ли успеет моргнуть. Иногда лица, будто расплываются, и через мгновение перед тобой другие лица, другие люди. Время сговорилось с пространством, чтобы окончательно выбить почву из-под ног. Законы логики становятся смешными и бессмысленными.

Я закрыл глаза на секунду, прошла вечность, и через миг я очнулся. Ни в аду, ни в чистилище, ни где-то ещё, я даже не мёртв, хотя и не жив, впрочем, я никогда и не был живым. Без неё. Не я вовсе лежал в кроваво-красном океане скорби, ожидая, когда глупый и раздражающий стук в груди стихнет, это вовсе не я. Без души. Я на пороге, мне решать: вернуться, уйти, какую дорогу из тысячи выбрать. Одинок, как прежде, как всегда. Передо мной распахиваются Врата. Впереди стелится пока непознанный Путь. Свет, плотный и ослепительный, бьёт мне в лицо, так, что мне становится больно. Одинок? Я неуверенно оглядываюсь и вижу Марко (так меня зовут? звали? будут звать?), он машет мне рукой, вместо слов ветер доносит до меня шелест. Он тает в пронизывающих раскалённых лучах, моя вина исчезает вместе с ним (другом? врагом? Проводником? демоном? ангелом? мною?). Я смотрю на Врата, но взгляд бессилен проникнуть за них. Не знаю, что ждёт меня там, боль или счастье. Но сюда я больше не вернусь, каждый мой шаг
будет вперёд, к цели, которую я вспомню потом. Вокруг расстилается бесконечность. Я вступаю во Врата, чёрный силуэт испаряется в тёплом свете, Поезд за моей спиной окутывает мгла.

Schatz