По пустынным комнатам эхо разносило шаги Найджела Стоуна, остановившегося пожить у кузена. Проведя в доме менее суток, он уже чувствовал, что его гнетет здешняя атмосфера. Он знал, что Каллендер где то наверху и отсыпается, ведь у него наверняка ужасно трещит голова, но при всем при том особняк казался совершенно заброшенным – призракам было бы тут уютнее, чем живым. Совсем отчаявшись, Стоун хотел было уже и сам прикорнуть на диванчике в кабинете, где он ночевал, но он все же переборол этот соблазн, хотя в Лондоне человеку, у которого нет ни денег, ни друзей, заняться почти что нечем. К сожалению, день не располагал к прогулке по старому городу: с самого утра почти не переставая лил дождь, а временами слышались далекие раскаты грома и тускло вспыхивали молнии.
Тем не менее Стоун решил, что лучше терпеть грозу, чем бродить по дому, в котором только что не завелись привидения. Он подошел к двери, распахнул ее и взглянул на улицу. Дождь стучал по мостовой и с плеском падал в сточные канавы; ветер швырнул Стоуну в лицо несколько капель. На другой стороне улицы какой то мужчина старался укрыться от дождя, а на лице его была такая гримаса, что Стоун понял: не так уж плохо вообще то оставаться сейчас дома. И все же мощь стихии почему то заставила его самого ощутить себя сильным и полным жизни; он вспомнил, как мальчишкой носился в грозу с криками под дождем.
Созерцая буйство природы, Стоун заметил, как из за угла показалась карета; она остановилась как раз напротив двери, возле которой он стоял. От лошадей валил пар, и они подрагивали под струями ливня. Стоун почувствовал, что как то глупо вот так стоять, но нырнуть обратно в дом, как напуганный мальчишка, было бы уже совсем позорно, тем более что кучер слез с козел – вода так и лилась с полей его цилиндра – и торопливо направился вверх по ступеням, к нему. Стоун изо всех сил старался вести себя так, чтобы его приняли за состоятельного домовладельца.
– Мистер Найджел Стоун? – спросил кучер.
– Кто? Я? – с трудом произнес Стоун. – Да, конечно, это я. Чем могу вам помочь, любезнейший?
– Вам записка от леди, сэр. Она велела дождаться ответа.
Откуда то из под насквозь промокшего пальто он достал листок бумаги и протянул Стоуну. Чернила уже расплывались от влаги.
Дорогой мистер Стоун,
Прошу Вас, немедленно приходите, и, если это возможно, не приводите с собой мистера Каллендера. Прошлой ночью пропала моя племянница Фелиция, и я опасаюсь за ее безопасность. Я верю, что могу положиться на вас, как ни на кого другого.
На подпись упала капля дождя, и на ее месте расплылась серая клякса, но сомневаться по поводу имени автора записки не приходилось. Стоуну стало так приятно, что к нему обратились за помощью, что он даже слегка устыдился, ведь нельзя же радоваться, когда с юной девушкой стряслась беда.
– Я отправлюсь туда немедленно, – сказал он.
– Тогда поезжайте со мной, сэр. Я подожду, пока вы сходите за пальто.
– Это вовсе не нужно, – пробормотал Стоун.
Ему было неловко признаваться, что такого предмета в его гардеробе не было, но при этом он еще не докатился до того, чтобы утащить одежду кузена. Найджел понадеялся, что в скромности его костюма кучер увидит самоотверженное стремление помочь ближнему, а не крайнюю нищету. Раздался гром, и небо рассекла молния, но Стоун уже сбегал вниз с крыльца.
Этот самый раскат грома разбудил наконец Реджиналда Каллендера. Он выругался и так поспешно сел, что у него тут же заныла спина. Простыни были пропитаны его потом и начинали попахивать. Все тело у него чесалось, с самого момента пробуждения его била дрожь. Шум дождя вызвал у Каллендера дикое желание пробежаться по Лондону голышом, чтобы ливень отмыл его дочиста, но рассудительности все же хватило на то, чтобы счесть эту затею не вполне разумной.
Каллендер забрался под стеганые одеяла, закрылся с головой простыней, безуспешно пытаясь спрятаться от мира. Но теперь, придя в сознание, он не мог больше лежать без сна, наедине со своими мыслями. Мысли о злой своей судьбе не покидали его даже в собственной постели. Оставаться в ней было уже невозможно.
Он вылез из кровати. Воздух был прохладен, и Каллендер задрожал. Он позвал слуг, хотя и понимал, что их здесь больше нет. Потом он стал звать кузена Найджела, но тот не отзывался. Реджиналд ощутил себя совершенно заброшенным.
Дом казался ему слишком большим. Ему внезапно, без всякой причины, стало страшно. Быть крошечной частицей, затерянной в огромном пространстве… Это было невыносимо.
Он натянул одежду, которая попала под руку, и глотнул из бутылки, стоявшей возле кровати. Каллендер благодарил небеса за дядюшкин погреб, который достанется ему, пусть даже весь дом продадут за долги, и с ужасом думал о том дне, когда вино закончится. Он снова выпил и услышал, как по стеклам стучит дождь.
Но какое ему дело до погоды, когда в душе такое смятение. Ему хотелось убежать от этих стен и от собственных воспоминаний. По сравнению с ними гроза казалась сущим пустяком.
В голове у него звучала песня, и ее мелодия, при всей своей бессмысленности, многое ему говорила. Контрапунктом к ней тяжко звенели обиды и взаимные упреки, воспоминания о вечере, когда он совершил и сказал столько непростительных вещей. Будет разумнее, решил он, позволить увлечь себя нотам сладенькой и пустой песенки, а об остальном забыть. Пошарив в карманах, он нашел несколько шиллингов, а потом нетвердой поступью спустился по лестнице и вышел под потоки дождя. На кэб у него денег не хватало, но в «Хрустальный башмачок» он и пешком мог найти дорогу.
Путь туда был похож на галлюцинацию. Со всех сторон падал занавес из воды, а возле бордюров она взлетала сверкающими фонтанами. У каждого газового фонаря сияла радуга, в тумане мерещились призраки. Дорога утомила его, но он был слишком измотан, чтобы позволить себе отдохнуть. То и дело его окатывали водой колеса проезжавших мимо экипажей, но он и без того промок до нитки. Наконец, мокрый и растрепанный, Реджиналд Каллендер добрался по пустынным улочкам к заветной цели.
Стеклянные шары над колеблющимися огоньками, обрамлявшие вход в «Хрустальный башмачок», показались Каллендеру райскими звездочками. Пройдя по грязи, окуркам сигар и апельсиновым коркам, он оказался возле арки, уплатил шиллинг и вошел в бар.
– Не возьмете для нас бутылочку шампанского?
Каллендер отпихнул от себя проститутку и стал подниматься на балкон. В этом заведении порядка не было никогда, но сейчас ему показалось, что вокруг царит просто чудовищный хаос. Все лица напоминали ему искаженные дьявольские физиономии, в каждом голосе слышалась издевка. Он смутно осознавал, что кое кто поглядывает на него с презрением, как на промокшую небритую тварь, в какую он и превратился, но разве это имело значение теперь, когда он понимал, что где то совсем близко находится Салли Вуд.
– Джентльмены, прошу вас, делайте заказы! – раздавался неприятный голос среди табачного дыма, запаха несвежего пива и дешевых духов.
В благополучной своей жизни Каллендер мог бы на такой призыв не обратить внимания, но теперь, оказавшись нищим, он чувствовал себя просто обязанным взять бокал пива. Девица с пышными руками и неинтересным лицом предложила ему купить конфет из стеклянной банки, но попятилась, увидев выражение его лица. Оркестр заиграл простенькую мелодию, и Каллендеру она оказалась знакома. Боги были все же на его стороне. Это была песенка Салли.

Девицы устанавливают цены
И защищают девственность, пока
Цена их не устроит – и девица
Устроит хоть какого мужика!
Они на вас не взглянут, хоть могли бы,
А если и могли бы – не дадут!
Но жить на свете все же легче, ибо
В округе всем известна Салли Вуд!

Да, это была она, развязно вышагивающая туда сюда по сцене в алом платье вызывающего фасона. Салли выкрикивала свой гимн, задрав юбки так, что видны были подвязки чулок, и Каллендер стал мечтать о том, что находилось выше подвязок. Он спросил себя, сколько еще мужчин лелеют те же мечты, а может, и те же воспоминания; Каллендер всех их ненавидел.
Кто то похлопал его по спине и дал ему бокал бренди; он даже не заметил, кто это был. Когда Салли пропела заключительную ноту и сделала низкий реверанс, – каким же глубоким было декольте ее платья, – он так и остался стоять, во все глаза глядя на нее, тогда как все остальные мужчины, находившиеся в «Хрустальном башмачке», разразились неистовыми криками и аплодисментами. Он не шевельнулся и тогда, когда Салли соскочила со сцены, ловко прошла между музыкантами оркестра, пробралась сквозь толпу, кого оттолкнув, а кому игриво дав пощечину, и поспешила на балкон с барной стойкой. Пройдя в нескольких футах от Каллендера, она остановилась возле какого то мужчины с желтоватым лицом и седыми бакенбардами. Возле него на стойке стояла бутылка шампанского, и, когда подошла Салли, он налил ей бокал. Лицо ее разрумянилось, каштановые волосы были распущены.
Каллендер очнулся от оцепенения и неуверенной походкой направился к Салли. Она обернулась только тогда, когда он схватил ее за руку.
– Реджи! – сказала она и рассмеялась. – Ну у тебя и вид!
– Попал под дождь.
– Шел бы ты домой, дорогой, а то простудишься насмерть. Поговорим в другой раз. – Она повернулась к нему спиной.
– Салли! Поговорим прямо сейчас! – Он снова потянулся к ней, но незнакомец встал между ними.
– Вы видите, леди занята, – сказал он таким тоном, каким Каллендер привык обращаться к прислуге.
Каллендер попробовал оттолкнуть его, но мужчина стоял твердо, как скала. Каллендер замахнулся на него, а тот без колебаний уклонился от удара и врезал в лицо противнику своим костлявым кулаком.
Каллендер с удивлением обнаружил себя сидящим на полу. Нос и рот его были какие то горячие и влажные. Вокруг смеялись.
Он пытался решить, что ему следует делать, но его ожидало новое потрясение: он увидел, как Салли отвесила пощечину своему кавалеру. Толпа при этом снова заревела и разразилась аплодисментами, более бурными, чем Салли когда либо удостаивали за ее песенки. Она опустилась на колени возле поверженного Каллендера и обняла его.
– Брось, Реджи, – сказала она. – С тобой же все в порядке.
– Салли? – Ему было никак не придумать, что еще можно сказать.
– Верно, дорогой. Пойдешь со мной. Не могу же я позволить убить своего мужа, да?
Ее слова лишь смутно отложились в памяти Каллендера, а она помогла ему встать и увела его из «Хрустального башмачка».
Дождь все еще лил, и Каллендер подставил лицо под его потоки, чтобы смыло кровь. Он шел, почти не разбирая пути, при этом ясности сознания еще хватило на то, чтобы вспомнить: Салли живет совсем недалеко от мюзик холла, за углом. Он, как ребенок, волочил ноги по лужам и ему это почему то доставляло удовольствие. Гроза ему тоже начинала нравиться. Когда гремел гром, он тоже издавал очень похожие урчащие звуки. Салли лишь взглянула на него и улыбнулась.
Она провела его вверх по лестнице в свою комнату, настолько же загроможденную всякой чепухой, насколько пустым было сейчас его собственное жилище, а потом усадила его на неубранную кровать, где громоздилась гора одежды. Он заметил торчавший из под одного из брошенных платьев краешек книжки и вытащил ее.
– По прежнему читаешь дешевые страшилки, Салли?
– А, ты про вампира. Возьми себе, Реджи. Я уже прочитала, и было ужасно интересно.
Каллендер, пожав плечами, сунул книжонку в карман. В его одурманенной голове проблесками всплывала какая то мысль. И еще кое что он хотел бы не забыть.
– Послушай. Что это ты мне тогда сказала в «Башмачке», а?
– Это ты о чем, дорогой? Снимай пальто. Оно все мокрое.
– Не трогай меня. Лучше я останусь мокрым.
– Как тебе будет угодно, – ответила Салли, сняла платье и встала перед ним в корсете. – Я просто хотела тебя согреть.
– Согреть, значит? Так что ты там мне говорила насчет мужа?
Она села возле него и провела языком по губам.
– Я лишь сказала, что девушке нужно заботиться о своем суженом, Реджи.
Он обратил на нее затуманенный взор.
– Ты, должно быть, сошла с ума, – сказал он.
– Вовсе нет. Ты же обещал на мне жениться, мы были как раз на этой самой кровати, и я намерена добиться, чтобы ты это сделал, мистер Реджи Каллендер.
– Приснилось, – сказал он.
– Что?
– Кто то из нас просто грезит. Кто это тебе сказал, что я на тебе женюсь?
– Ты сам, дорогой. Ты говорил, что, когда умрет твой дядюшка и ты сможешь распоряжаться состоянием, ты поможешь мне стать честной женщиной. А теперь он умер, верно? Ты, я вижу, очень тяжело перенес его кончину, у тебя ведь такое доброе сердце, но все пройдет, и тогда мы поженимся. Ты же любишь меня, правда, дорогой? Ведь другой у тебя нет?
Он обнял ее скорее по привычке, чем в порыве страсти.
– Конечно же, у меня нет другой, – сказал он.
– Нет? – Салли толкнула его на кровать и дала ему пощечину посильнее, чем тому человеку в «Хрустальном башмачке». – Как насчет мисс Фелиции Лэм?
От потрясения Каллендер ничего не смог ответить.
– Держи, – сказала Салли. – Выпей джина.
Она достала бутылку из под вороха платьев и протянула Каллендеру. Он вытащил пробку и влил себе в глотку полбутылки.
– Вот вот, – сказала Салли. – Привыкай к этой мысли. Ты думал, я просто глупенькая девчонка. Да вы все о нас так думаете, да? Ну вот и мы делаем все возможное, чтобы защитить себя. Помнишь девицу по имени Элис? Горничную твоего дяди? Мы с Элис были подругами. Она мне все про тебя рассказала. Ну что же, я не буду бранить тебя за твои маленькие забавы, Реджи. У меня ведь тоже что то было. Забудем Элис, пусть ей и перепало больше денег твоего дядюшки, чем мне за все это время. Но я не дам тебе жениться на этой Фелиции Лэм.
Каллендер отхлебнул из бутылки еще и закрыл лицо руками. Спирт обжигал его кровоточащие десны. Вечер складывался вовсе не так, как он рассчитывал.
– Я, знаешь ли, однажды ее видела, – сказала Салли. – Девственница голубых кровей, с большущими глазами и крошечным ротиком. Такому мужчине, как ты, она не пара. Она, могу поспорить, и по малой нужде не поднимет юбки!
На этот раз Каллендер дал пощечину Салли. Потом он взял шляпу и трость и заковылял к выходу.
– Я люблю эту женщину, – сказал он.
– Любишь, значит? – заорала Салли. – Посмотрим, сколько любви вам достанется после того, что произошло сегодня, мистер Каллендер! Теперь она не захочет иметь с тобой ничего общего! Ты мой! Думаешь, я два года ложилась под тебя ради одного удовольствия? – Она бросилась вслед за ним, крича ему в ухо.
Каллендер, как это умеют делать пьяные, с достоинством ответил:
– Ты ничем не сможешь помешать этому браку. Мы с тобой больше никогда не встретимся.
– Я вам уже помешала! – завопила Салли. – Я послала ей записку, вот что я сделала. Письмо, в котором я рассказала, кем ты мне был. Сейчас она все уже наверняка прочитала, так что никакой любви между вами теперь быть не может!
Каллендер отпрянул к двери. Он не мог вынести мысли, что за столь недолгое время лишился целых двух состояний. Не задумываясь, даже и сам того не желая, он ударил Салли в лицо своей тростью из черного дерева.
Она как то растерянно всхлипнула. В свете свечи он увидел, что своим ударом превратил ее правый глаз в кровавое месиво.
Салли поднесла руку к лицу, и что то упало и осталось у нее в руке. Она упала на колени и завыла.
Каллендер пришел в ужас. Он наклонился, чтобы поднять ее, но она оттолкнула его и поползла по полу, громко вопя.
Это было невыносимо. Он снова ударил ее, на этот раз по макушке, но она только закричала еще громче.
Каллендер нанес ей еще два удара. Трость сломалась, и Салли рухнула на пол. Вопли прекратились.
Каллендер сбежал вниз по ступеням и выскочил на улицу. Он встал в проходе между домами, под дождем, и его несколько раз вырвало. Сначала ему показалось, что он вот вот помрет, но после рвоты в голове у него начало проясняться. Гроза уходила, молнии, казалось, сверкали где то в нескольких милях.
Уже почти возле собственного дома он понял, что держит в руке только половину трости. Не веря своим глазам, он уставился на обломок. Каллендер попробовал было убедить себя, что вторую половину он обронил где то на улице, но с мрачной уверенностью осознал, что она так и лежит возле Салли Вуд. А ведь по ней, наверное, его смогут опознать. Каллендер слыхал о том, что в Скотленд Ярде с недавнего времени работают сыщики, которые самыми хитроумными способами ловят любых преступников. Он не мог рисковать: нельзя было оставлять за собой следов.
Обратный путь стал для него мукой. Он готов был сделать все, что угодно, только бы не идти снова к Салли Вуд, но понимал, что нужно поторопиться, поскольку ее тело обязательно обнаружат. И до этого момента он должен успеть вернуться туда и снова уйти. Ему было страшно подумать, что случится, если его застанут там, возле трупа, но он никак не мог избавиться от этой мысли. Ему хотелось выпить. Его уже тянуло зайти домой за бутылкой, но ноги несли его обратно к «Хрустальному башмачку». В голове у него был такой сумбур, что он дошел до места, так и не успев собраться с мыслями.
Несколько гуляк стояли возле входа, изнутри доносились приглушенные звуки музыки. Все было так, будто ничего и не произошло. Они точно ничего не знают, а?
От этой мысли Каллендер на мгновение оцепенел, а потом попятился в темный переулок. Впервые в жизни он опасался быть замеченным. Но все же было безумием оставаться в нескольких футах от места преступления и никак не пытаться замести следы. Он поглубже надвинул шляпу и поднял воротник, будто от дождя, и с непринужденным видом вышел на улицу и быстрым шагом повернул за угол.
Он взглянул на одинокое окошко Салли, где все еще горел свет. Никто не поднял тревоги, вокруг все явно спали. Он осторожно толкнул входную дверь, благодаря неведомые силы, заставившие его второпях не закрыть за собой дверь. Прислушиваясь к любому шороху, он прокрался вверх по ступеням. «Тихо как в могиле», – мрачно подумал он.
И так он вслушивался в тишину до самой двери Салли. И тут он расслышал звук, заставивший его похолодеть сильнее, чем под дождем. Каллендер понимал, что это всего лишь его собственное воображение, воспаленное чувство вины, но все же он мог поклясться, что узнает мелодию. Эту самую песню исполняла в «Хрустальном башмачке» Салли менее часа тому назад. Кто то будто напевал вполголоса.
Может, привидение? Еще один фокус, подстроенный этим чертовым медиумом? Он не мог в это поверить. Не может быть. Пожалуй, это игра его собственного воображения. На самом деле, это такая мелочь, а вот обломок трости надо обязательно забрать.
Он открыл дверь.
То, что он увидел, превзошло наихудшие его опасения. С лицом, залитым кровью, со слипшимися роскошными волосами Салли ползала по комнате на четвереньках, распевая свои куплеты, насколько позволяла стекавшая по губам кровь. Она вовсе не умерла, но мертвой ей было бы явно лучше.
Салли опрокинула стол, но по прежнему продолжала петь. Каллендер понял, что безнадежно изувечил ее. Его присутствия она не замечала.
Губы у него сами собой задергались, и Каллендер поднял ногу и со всей силы обрушил ботинок на шею Салли. Он услышал, как хрустнул ее позвоночник.
Ему понадобилось допить остатки джина из той бутылки, которую он взял у нее.
Забрав вторую половину своей трости, Каллендер поспешил домой, в свою кровать, где и провел следующие трое суток, стараясь убедить себя, что никуда и не выходил.