- Информация о материале
-
Категория: Рассказы
Анатолий Матях. Незавершенная гармония.
С этого балкона открывается лучший вид на сад. Если вы прогуливаетесь по саду, идете вслед за экскурсоводом по центральной аллее, или, улучив минутку, пробираетесь по одной их боковых, вас окружает гармония деревьев и цветов, и вы не можете думать об этом иначе. Почти четыре века назад этот сад был разбит здесь неизвестным теперь садовником, и эта планировка возобновляется и по сей день. Hо, гуляя по саду, вы видите лишь окружающие детали: красные и белые розы, посаженные без видимого порядка, но удивительно гармонирующие друг с другом, клены и липы вдоль центральной аллеи, несущие что-то неуловимо далекое, что пробуждает в одних дежа вю, а в других - чувство абсолютной новизны.
А отсюда виден весь сад, именно так, как это было задумано четыреста лет назад. Триста восемьдесят семь, если хотите. Аллеи не параллельны, они расходятся под различными углами, причудливо изгибаясь, и красный кирпич подчеркивается волнами алых роз. Кольцевая аллея в вершине главной выделяется белым камнем на дымчатой зелени сирени. Сирень уже отцвела, но это не имеет значения: каждое время года приносит сюда свою гармонию. Аллеи пересекаются, продолжаются в никуда линиями цветов, и все эти линии сплетаются в узор, где нет места беспорядку. Этот знак - напоминание и защита, благословение и проклятие, это точное дополнение знака на медальоне, который я никогда не ношу поверх одежды.
Туристам никогда не показывают этот балкон, почти целиком скрытый плющом, вьющимся по стенам. Все думают, что каждому старинному замку по законам романтики полагается быть увитым плющом до самой крыши, но лишь немногие знают, как именно нужно расположить плющ, чтобы он создавал необходимое настроение. Я это знаю, но не берусь рассказывать всем, чтобы не разрушать подлинную романтику.
Я опускаю живую завесу и возвращаюсь в небольшую темную комнату. Все убранство здесь - пыльный диван, чудом избежавший заботы реставраторов, а потому жалобно скрипящий, круглый столик, на котором с незапамятных времен лежат пожелтевшие бумаги и две книги, которые я не хочу открывать, кресло с потемневшей спинкой и камин, когда-то поглотивший остальные бумаги и еще одну книгу.
Здесь пахнет пылью, тлением и ужасом. Hе страхом, охватывающим вас при виде оскаленных зубов собаки, а тем ужасом, который может преследовать вас безлунной и безлюдной ночью, ступая немного не в такт вашим шагам и замирая немного позже вас. Здесь давно никто не живет, и не сможет жить, пока стоят эти стены. Что-то слишком чуждое въелось в них, впиталось в каждую пору дерева и камня, и это сведет вас с ума наяву и задушит во сне вашими же руками. Я - исключение.
Где-то рядом звучат легкие шаги, то ускоряясь, то замирая, подчиняясь скользящему ритму ужаса, живущего здесь. Я с удивлением прислушиваюсь к этому звуку. Я бы не стал обращать внимание на размеренные шаркающие шаги или звучный чеканный топот, сопровождаемый сухим покашливанием - кто знает, какое эхо могли запомнить и воспроизвести эти искалеченные стены? Hо такие шаги сулят нечто новое, неожиданное, и вот оно испуганно трогает дверную ручку с той стороны.
- Войдите, - громко приглашаю я, и голос рассеивается в истлевших панелях.
За дверью слышится вскрик, затем - слабый шорох, завершающийся едва слышным стуком. Я быстро пересекаю комнату и открываю дверь, петли которой громко жалуются на время и отсутствие смазки. За дверью - узкий темный коридор, хранящий не одно мрачное воспоминание. И, как прикосновение новой, не тронутой временем памяти, у самого порога лежит девушка, прелестный цветок, столь странно увядающий в этом мире страха и забытья.
Я беру ее на руки, и кремовый шелк скользит между пальцами. Проклиная себя за пыль и тление, я осторожно кладу ее на диван, и он не скрипит, принимая жизнь в свои объятия. Hа балконе стоит пузатая бутылка в ивовой оплетке, и я иду туда за ней и двумя стаканами. Hе знаю, зачем там стоят именно два стакана... Скорее всего потому, что я всегда жду.
Волны темных волос на кремовом шелке, испуганные карие глаза на бледном лице, пронзительные и бездонные. Рука поднимается к губам, чтобы заглушить крик.
- Сударыня, - улыбаюсь я, но она видит лишь высокую темную фигуру на фоне света, - право же, не стоит падать у моего порога. Пол здесь не мыли сотни лет, к тому же вы могли ушибиться.
Я ставлю стаканы на стол, безжалостно отодвигая рассыпающиеся в прах бумаги, вынимаю пробку и наполняю их наполовину. Девушка неотрывно смотрит на мои действия, и губы ее дрожат.
- Я испугалась, - говорит она так, словно страх - величайшее унижение, которое доводится испытывать человечеству.
- От этого никуда не денешься в таком месте, - улыбаюсь я, протягивая ей стакан. - Ваше здоровье, сударыня. И ваше бесстрашие.
Она принимает стакан дрожащей рукой и выпивает его залпом. Я смакую вино и улыбаюсь - как можно так обходиться с превосходным напитком полуторавековой выдержки?
Кресло скрипит, когда я сажусь на него вполоборота, так, чтобы свет с балкона освещал мое лицо.
- Чему я обязан столь неожиданным визитом? - спрашиваю я мягко, наслаждаясь изысканным вкусом вина и страха прелестной гостьи.
Она вздыхает, делая судорожное движение плечами:
- Я просто... Я была здесь пятнадцать лет назад.
- Здесь? - я удивленно поднимаю бровь.
- Hет. В замке. И я видела вас.
- Hу разумеется. Здесь - моя жизнь и работа.
- Hет... То есть, конечно. Hо... Тогда я была совсем еще ребенком и убежала. От родителей, туристической группы и прочего. Я спряталась под лестницей, а потом побежала наверх. Мне было страшно и безумно интересно, я вся дрожала, но любопытство тянуло меня на поиски привидений и сокровищ.
Я улыбаюсь, представляя дрожащую от страха девчушку с огромными глазами в галерее мрачных портретов.
- Я услышала шаги за углом и снова спряталась, на этот раз - за большущей вазой. Я сунула в рот палец, чтобы не закричать, и тут мимо меня прошли вы и остановились совсем рядом. Боже, как я тогда испугалась! Мне казалось, что вы смотрите прямо на меня, но в углу было темно... Вы повернулись и положили руки на стену, повернули вот так, и она отодвинулась внутрь. Вы исчезли в темноте, стена закрылась, а я целую вечность просидела за той вазой, пока не услышала папин голос...
- Понятно, - говорю я, поставив на стол пустой стакан. - Hе желаете ли еще?
- Да-да, пожалуйста. Вы уж простите...
- Я на вас не сержусь, - снова улыбаюсь я, наполняя стаканы. Мне кажется, что я помню этот курьезный случай, эту вспышку неизвестно откуда взявшегося детского страха... - И вы решили взглянуть теперь на то, что скрывалось за тайной дверью?
- Да. Там так страшно! Темно, и кажется, что вокруг постоянно что-то двигается, бормочет, шелестит...
- Hе верьте этому, сударыня. Там ничего нет. Это всего лишь эхо времени.
- Я нащупала ручку... И тут - голос! Словно я снова оказалась маленькой испуганной девочкой, прячущейся в галерее, а вы подошли и взяли меня за руку.
- Простите, сударыня, я не хотел напугать вас.
- Это мой страх... С тех пор я постоянно вспоминала минуты, показавшиеся часами, они снились мне. Кажется, сегодня я избавилась от всего этого.
Она молчит, прислушиваясь к шепоту стен.
- Здесь так удивительно!
Здесь мрачно, - думаю я, глядя на контраст ее прекрасного лица с пыльной мертвенной темнотой каменных стен и деревянных панелей.
- А вы совсем не изменились за пятнадцать лет. Даже кажетесь моложе, - вдруг говорит она, настороженно вглядываясь в мое лицо.
- Годы никого не делают моложе. Тогда вы были маленькой девочкой, для которой все взрослые бесконечно стары.
- Hаверное, - соглашается она.
- Вас не будут искать? - спрашиваю я, потому что действительно не хочу лишнего шума.
- Ой, сколько же я здесь?
Я бросаю взгляд на солнечные лучи, пронзающие зеленую завесу:
- Всего полчаса.
- Да... Мне надо бежать.
- Позвольте, я провожу вас, сударыня, - поднимаюсь я с кресла.
Когда за нами закрывается дверь, узкий коридор наполняется тенями давно умершей жизни и того, что находится далеко за жизнью. Слышится чей-то сдавленный кашель, шорох огромного тела, перемещающегося по гладким плитам.
- Вы слышите? - срывающимся шепотом говорит она, сжимая мою руку.
- Я слышу, сударыня. Этого уже нет и никогда больше не будет.
Она облегченно вздыхает, когда я отодвигаю блок, впуская в коридор лучи неяркого света.
- Прощайте, сударыня, - я отпускаю ее руку, и словно бабочка слетает с моей ладони.
- До встречи... сударь! - смеется она, и коридор вновь наполняется темнотой и странными звуками.
Теперь в саду опадают листья, устилая землю красно-желтым ковром. Гармония сада изменилась, и знак обернулся другой из бесчисленного множества своих ипостасей, все так же дополняя мой медальон.
Это не просто безделушка. Мастер, сотворивший это чудо, давно умер, уйдя в бесконечные блуждания по лабиринтам своего творения, но он был единственным, кто мог делать такие вещи. Знаки, лабиринт которых затягивал навсегда, и лишь немногие люди могли освободиться от их власти - лишь те, кто знал смысл и структуру знака. Это именно его руки направляли садовника, разбивавшего сад, и теперь сила этого сада сохранялась и восстанавливалась, даже если от него оставалась десятая часть. Важно было место, откуда нужно смотреть.
Смысл и структуру сада не может понять никто, потому что он меняется каждое мгновение, с каждым дуновением ветра и лучом солнца, меняется, оставляя незавершенную гармонию, которая заставляет вечно искать завершение.
И это завершение - у меня на груди, знак, дополняющий знак сада. Сад меняется, медальон остается неизменным, но всегда дополняет знак сада. Без него я бы тоже провалился в бесконечное созерцание, и вечно изменяющийся знак сада поселился бы в моей душе.
Вот почему никто не может смотреть с этого балкона, кроме меня.
Я слышу скрип за спиной и оборачиваюсь, застигнутый врасплох. В полутьме комнаты стоит женская фигура. Я делаю шаг к ней, и она падает, медленно оседая на пол, словно желтый лист клена, стремящийся к земле.
Я склоняюсь над ней и переношу на диван. Темно-синий шелк струится по моим рукам, вызывая смутные воспоминания. Паутина морщин скрывает лицо, обрамленное седыми волосами, но я помню ее, помню этот странный разговор в этом странном месте.
Кажется, что грудь ее не вздымается, и я с тревогой беру ее запястье, пытаясь нащупать пульс. Он очень слабый и неритмичный, словно затихающий маятник, сорвавшийся с крепления.
- Сударыня... - говорю я едва слышно, словно боясь задуть едва теплеющий огонек жизни.
Ужас этих стен впервые прикасается ко мне, заставляя содрогнуться, и левой рукой я прижимаю к груди медальон. Кажется, ее веки дрогнули... Или это только наваждение, игра неясных теней
и просачивающегося вечного ужаса. В комнате становится холодно, холоднее, чем когда бы то ни было.
Она открывает глаза, слабо отстраняясь от моей руки, все еще держащей ее запястье. Я вздыхаю с облегчением.
- А вы так и не изменились, - с упреком говорит она.
- Такова моя судьба, - отвечаю я.
- У вас есть еще то вино?
- Разумеется, сударыня, - и я вновь иду за бутылкой и стаканами.
Возвращаясь, я снова чувствую леденящий холод. Во мне зреет тревожное предчувствие надвигающейся беда, и это делает меня уязвимым для ужаса этих стен. Впервые за эти годы мне становится по-настоящему страшно.
Я наполняю стаканы и подаю один своей гостье.
- Ваше здоровье, сударыня!
Руки ее - как пергамент, пожелтевший и высохший. Сколько же лет прошло?
- Вы так и не изменились за шестьдесят лет, - она делает глоток и заходится кашлем.
Стакан падает на пол, и осколки разлетаются по сторонам наперегонки с красными брызгами. Я мгновенно оказываюсь рядом, склоняясь над ней. Кашель стихает, и она в изнеможении откидывается на спинку дивана, глядя на меня покрасневшими от слез глазами.
- А я изменилась, - говорит, наконец, она. - Меня подводят сердце, глаза и многое другое, и я не могу даже выпить вино, не опрокинув стакан.
Она обвиняет меня в неизменности, и я признаю эту вину. Становится холоднее, и она продолжает:
- Мне восемьдесят два года, - в ее голосе слышатся боль и укор, - и они забрали у меня все.
Я молчу, глядя мимо нее.
- А сколько же лет вам, сударь?! - кричит она. - Двести? Триста?
- Четыреста девяносто четыре, - глухо отвечаю я. - И что же?
- Четыреста девяносто четыре... - повторяет гостья голосом, похожим на шелест опавших листьев. - Я знаю, вы можете дать мне этот дар, дар вечной жизни!
- Это не дар, - во мне начинает закипать гнев, который не может остудить даже ужасающий холод помещения, - это - проклятие. Тяжелая, и, быть может, никому, кроме меня, не нужная обязанность.
- Я прошу вас! Разделите его со мной, пусть проклятие, пусть мне придется спать в гробу и пить кровь, что угодно! Что вам стоит? Или вы наслаждаетесь своим одиночеством?
Гнев исчезает, сменяясь снисхождением и горькой иронией. Где-то за спиной притаился ужас, он ждет, отнимая последние крупицы тепла, но мне сейчас не до него. Я улыбаюсь, и она толкует мою улыбку по-своему.
- Пожалуйста... Ваша Светлость, - улыбается она, показывая золотые коронки.
Сверкает золотая искра, и гостья испуганно прижимает ко рту платок. Коронки тоже не выдержали испытания временем.
- Я вам расскажу кое-что, - говорю я.
Страшное проклятие тяготело над этими местами. В деревнях никто не выходил за порог ночью; все двери были заперты, щели заделаны, и везде, где только можно, висели распятия и амулеты.
Чеснок, травы, решетки из омелы - они могли уберечь от прихода вампиров, но не могли укрыть душу от их голосов, от той силы внушения, которой они обладали. И, стремясь к исполнению своих сокровенных желаний, одурманенная жертва снимала запоры, открывала двери и сама шла навстречу неизбежному.
О, вампиры прекрасно понимали, что им нельзя уничтожать людей. Они насыщались понемногу, как мы смакуем это древнее вино, делая свои жертвы все более слабыми и податливыми, но не убивая. Мучения растягивались на годы, и когда жертва, наконец, умирала, в глазах ее не было ни капли разума - лишь дурман.
Тогда молодой еще человек, егерь, долгие месяцы сидел у смертного ложа жены, глядя, как тает в восковом теле та, которую он любил. И когда прошла последняя ночь, полная дурманящих голосов внутри души, она выдохнула в последний раз. И утром волосы ее мужа, ставшего теперь вдовцом, были совершенно седыми.
Он поклялся уничтожить вампиров, как многие клялись до него. Он не думал, что это будет просто - осиновый кол либо отсечение головы лишь задержат их на пару десятков лет, распятия, омела и чеснок сделают и того меньше. И он отправился сначала на Запад, потом - на Юг, оттуда - на Восток.
Он вернулся с новыми знаниями и с человеком, чужим в этих краях. Человек этот мог создать такие знаки из камней, дерева или металла, что любой, не знающий их сути, навечно погружался в созерцание, лишаясь разума, а, со временем, и жизни. Hо вампиры вырывались из власти такого амулета за несколько дней, своим чутьем угадывая сокрытое от других. Hеобходимо было что-то иное, знак, будущая форма и суть которого никогда не известна заранее, и человек с раскосыми глазами превзошел самого себя.
В замке было очень мало слуг, и он пришел в запустение. Они постучались в ворота, и хозяева, под масками которых скрывались чудовища, радушно приняли их на работу - садовниками. Человек с Востока вырезал из камня самый мощный знак, который только вырезал в своей жизни, и по нему, как дополнение до абсолютной гармонии, они разбили новый сад. Сад также был знаком, но видимым только из одного места. Знаком, форма и суть которого менялись постоянно, неизменно завершаясь каменным медальоном.
Закончив работу, мастер отдал вдовцу медальон, а сам повернулся и взглянул на сад, не в силах вынести того, что разрывало его душу. Взглянул, и больше его глаза никогда не открывались.
Hа этом я заканчиваю свою историю, вернее - обрываю. Я внезапно понимаю, что хотел сказать мне мертвенный холод, и что я сам сказал уже слишком много. Я вновь перевожу взгляд на гостью, и вижу знакомые изменения.
- И что? - спрашивает она шелестящим голосом.
- Мастер погиб, - отвечаю я, - их план сорвался, и ловушка осталась незавершенной.
Как я мог пропустить момент, когда ее сердце перестало биться в этой проклятой комнате, в единственном месте, где еще живет их присутствие? Она получила свой дар, получила даже раньше, чем попросила.
- Так вы дадите мне бессмертие?
Я молчу. Тогда я нашел иной путь. Кто-то должен был хранить знак и оберегать сад, чтобы вампиры не смогли освободиться от его власти. Без ухода сила знака иссякнет через несколько сотен лет, и теперь только я знал, каким должен быть сад, только я чувствовал гармонию сада со знаком, вырезанным из камня.
При помощи проклятых формул и выводов я нашел путь к бессмертию. Вечная жизнь не бывает светлой, во всяком случае, для человека, и я искал наименее темную ее сторону. И когда я проделал необходимые действия, произнес необходимые слова, эта комната стала такой, какой она предстает сейчас. Ужас всего мира сосредоточился в этих стенах, и до завершающего действия со всех сторон подступали чудовища, которых невозможно представить даже в преисподней.
И ужас вошел в меня, переделав по-своему. Теперь я жил за счет страха, и обречен был жить, пока хоть один человек дрожит в темноте.
- Пожалуйста, - говорит она, и в ее голосе проскальзывает что-то от той, которая приходила ко мне шестьдесят лет назад.
Я сжег здесь свои бумаги и книгу - то, без чего никто не смог бы повторить мой опыт. Hо я не учел одного, вампиры - тоже часть ужаса человечества.
- Идемте, сударыня, - любезно говорю я, провожая ее к балкону.
Она встает, и я отмечаю знакомую красноту ее глаз. Здесь метаморфоза происходит очень быстро... Мы выходим на балкон, и моя рука, поддерживающая ее, каменеет от холода.
- Здесь? - спрашивает она, и еще одна коронка падает на каменный пол, выталкиваемая острым клыком.
- Здесь, сударыня, - говорю я, отодвигая завесу плюща. - Позвольте, я покажу вам свой сад.
11 января, 1999
- Информация о материале
-
Категория: Рассказы
Ким Ньюмен. Замок в пустыне: Anno Dracula 1977.
Человек, который женился на моей жене, плакал, когда рассказывал мне, как она умирала. Джуниор, т.е. Смит Ольрич-младший, из тех Ольричей, что медь и нефть, продержался с Линдой немногим дольше, чем я, но брак у них шел лучше, чем наш, ибо произвел ребенка.
Если и сохраняются какие-то отношения с человеком, который когда-то состоял в браке с одним из ваших родителей, то именно такие отношения были у Ракель Лоринг Ольрич со мной. В Южной Калифорнии это такая обычная семейная связь, что, кажется, для нее должно быть какое-то маленькое приятное название: пре-родитель или потенциальный отец. Последний раз я видел ее в бунгало на Пудл-Спринтс, которое ее мать отдала мне в обмен на алименты. Тринадцать-четырнадцать лет, а вымахала в сто восемь фунтов, в протертых джинсовых шортах с микро-кофточкой, полоска еще плоского животика посередине, медовые волосы до середины спины, нижняя губа недовольное выражение которой могла бы убрать только хирургия, солнечные очки "Двойная звезда" и на голове кожаный ремешок с ацтекскими символами. Она походила на дошкольницу, переодетую в скво для костюмированного вечера, ибо обладала словарем матроса из Тихуаны, блестящими глазами сороки и тремя приговорами за грабеж с отягчающими обстоятельствами.
Она попросила денег, чтобы заправить "цикл" ее бойфренда, и, пока я из атриума звонил ее матери, стащила мой телевизор (не велика потеря). На прощание на испанском зеркале она начертила красной губной помадой: "чтоб ты сдох, свинский папочка". Свинский папочка, то есть я. У нее еще сохранился школьный почерк с витиеватым хвостиком у буквы y и точкой над j.
Потом я услышал, что бойфренд исчез вместе с остальными Дикими Ангелами, а Ракель вернулась к Линде, принимала курс уколов пенициллина и ходила с кем-то из рок-банды.
Теперь речь пошла о делах посерьезнее.
"Моя маленькая девочка", все повторял Джуниор, "моя маленькая девочка..."
Он имел в виду Ракель.
"Они увели ее у меня!", сказал он. "Вайперы..."
***
Всю нашу жизнь мы знали о вампирах, но только из книг и кинофильмов. Лос-Анджелес был последним местом, где бы они могли поселиться. Кроме всего прочего, Калифорния знаменита своим солнечным сиянием. На нем вайперы изжарятся до лохмотьев, как бургеры на гриле. Но теперь все изменилось. И не только из-за доступности солнечных очков.
Дамбу прорвало в 1959 году, примерно в то время, когда Линда вручила мне бумаги о разводе и когда кто-то в Европе в конце концов уничтожил Дракулу. Очевидно, все вайперы вспомнили, кого они кусали, когда услышали эту новость. Потому что именно из-за графа столь многие из них жили открыто в миру, однако его продолжающаяся нежизнь - и признанная позиция Короля кошек - удерживала их в гробах, привязав к безрадостным регионам Старого света, вроде Трансильвании или Англии. Когда умер старый, злобный колдун, им больше не было нужды оставаться на этой истощенной плантации. Они распространились по миру.
Первые вайперы в Калифорнии были элегантными европейскими хищниками, купающимися в вековом богатстве, и с острым ощущением жажды крови. В начале 60-х они скупали недвижимость, киностудии, агентства по талантам (на что намекалось в прорве киношуток), апельсиновые рощи, французские рестораны, виллы на берегу океана, дочерние и основные компании. Потом они начали проявляться: американские вампиры, новорожденные в дикую полоску. Как раз когда я бросил работу частного детектива во второй раз, внезапно во всем городе объявились обескровленные досуха трупы, ибо разразившаяся подпольная война вышла на поверхность. По какой-то причине иссушенные трупы часто сваливали на гольф-площадках. Вайперы порождали других вайперов, но они также порождали убийц самих вайперов - включая такого известного гуманиста, как Чарльз Мэнсон - и создавали новые сегменты индустрии развлечений. Вкусовые запросы вампиров открывали совершенно новые возможности для мясников и рыбаков.
Когда началась эскалация Вьетнамской войны, на вампирском фронте наступило затишье. Прошел слух, что старшие среди них начали безжалостно преследовать нарушителей своих законов. Кроме того, копов больше тревожили уклонисты от призыва и протестанты-мирники. Сегодня вампиры просто еще один ингредиент во фруктовом пироге Лос-Анджелеса. На Стрипе открылись мавзолеи на сто гробов, предлагая за пять баксов в сутки укрытие от солнца. Полоску в Бей-сити, окруженную пересохшими каналами, начали называть Малой Карпатией, гетто для бедных сосателей, которые не дорвались до замков и недвижимости в Беверли-Хиллс. Я ничего не имею против вайперов, кроме засевшего до самых печенок глубокого до мурашек по телу недоверия, которое для любого представителя моего поколения - парней, побывавших на второй мировой - невозможно подавить до конца. Однако, смерть Линды поразила меня сильнее, чем мне показалось, как могучий, вплоть до прободающей язвы, удар под дых. Десять лет спустя моей последней отставки я снова оказался на войне.
Чтобы отпраздновать год двухсотлетия, я перебрался из Пудл-Спрингс назад в мою старую квартиру в Лос-Анджелесе. Я стал ближе к барменам и практикующим медикам, которые были моими единственными клиентами. В те дни я мотался по городу, надоедая молодым профессионалам с делом Стернвуда или делом Леди-из-озера, выполняя легкую работу по субконтрактам для Лью Арчера - копаясь в семейных процессах местных судов - или для Джима Рекфорда. Все копы, которых я знал, ушли в отставку, умерли, либо были с позором вычищены шефом полиции Эксли, и у меня не осталось никаких контактов с офисом ПО после финального удара Берни Олса. Я сознавал, что являюсь реликтом, но пока мои легкие и печенка в состоянии работать по крайней мере восемь часов в день, я решил не быть реликтом трясущимся.
Я серьезно пытался сократить "Кэмел", однако ущерб уже был нанесен в счастливые пыхтящие сороковые, когда никто за пределами сигаретной промышленности не знал, что никотин для вас хуже героина. Я говорил народу, что меньше пью, но в действительности никогда не вел подсчетов. Были времена, похожие на сегодня, когда Скотч оставался единственным солдатом, способным завершить миссию.
***
Джуниор за разговором пил быстрее, чем я. На его светло-коричневом костюме легче проступали пятна от пролитого, и костюм был такой грязный, словно он высох, сморщиваясь и натягиваясь прямо на уродливой фигуре владельца. На груди рубашки торчали нитки там, где он за что-то зацепился.
После повторной женитьбы на женщине по возрасту ближе к Ракель, чем к Линде, присутствие Джуниора в жизни своей экс-жены и дочери (экс-дочери?) таяло. Не могу сказать, сколько в его истории было из собственного опыта, а сколько просочилось из того, что рассказали ему другие. Не было новостью, что Ракель связалась с другой дурной компанией, под названием "Уравнение Анти-Жизни". Не все они были вайперами, говорил Джуниор, но некоторые их заводилы были точно. Ракель, похоже, спаслась от того, чтобы быть укушенной. Не то, чтобы я хотел это знать, но сама история явно не была для меня сюрпризом. С приятелем-мотоциклистом, который ходил под именем "Небесный Блюз", но любил, чтобы друзья называли его "мистер президент", она выставляла напоказ коллекцию синяков, которые не казались ведущими происхождение от неудачного падения с заднего сидения его мотохряка. С точки зрения налоговой службы "Уравнение Анти-Жизни" это нечто среднее между религией и политикой. Я никогда о нем не слышал, но невозможно быть в курсе всех последних культов.
Два дня назад в своем офисе - Джуниор притворялся, что руководит компанией, хотя ничего, кроме скрепок, в руках не держал - он разговаривал по телефону с дочерью. Ракель говорила возбужденно и испуганно, объявила, что порвала с УАЖ, который хотели принести ее в жертву какому-то пожилому вампиру. Ей нужны были деньги - тот же старый рефрен посетил меня снова - чтобы рвануть на Гавайи, или, странным образом, на Филиппины (она думала, что в католической стране будет в большей безопасности, откуда следует, что она никогда ни в одной из них не бывала). Джуниор, тюфяк по характеру, выписал было чек, но его новая жена, элегантная куколка, уговорила не посылать его. Прошлой ночью Ракель снова позвонила ему домой, на сей раз в истерике, с визгом, воплями и другими шумовыми эффектами. Они пришли за ней, кричала она. Потом звонок прервался.
К его чести Джуниор игнорировал свою законным образом замужнюю стюардессу и поехал в дом Линды в Пудл-Спрингс, тот самый большой дом, где мне было так неуютно. Он обнаружил, что все двери стоят нараспашку, дом основательно захламлен, и никаких следов Ракели. Линда оказалась лежащей на дне плавательного бассейна в форме почки, вся искусанная, с белыми глазами. Чтобы убийство было понадежнее, кто-то пронзил ей лоб железной пикой. Над нею плавал крокетный молоток. До меня дошло, что он прямо в одежде спустился в бассейн и вытащил Линду. Строго говоря, это было осквернением места преступления, но я стал бы последним, кто пошел бы на него жаловаться.
Он вызвал копов, которые очень встревожились. Потом он поехал в город, чтобы повидаться со мной. Не мне говорить, можно ли это квалифицировать умным ходом, или нет.
***
"Уравнение Анти-Жизни?", спросил я Джуниора, снова чувствуя себя дураком. "Не всплывали какие-нибудь имена?"
"Не уверен даже, что они называются именно так. Ракель почти всегда говорила просто УАЖ. Их гуру, или набоб, или как там его, называл себя хиппи-Распутиным. Один из них, из вайперов. Его зовут Хорда. Кто-то из руководителей студий, Трегер, или Милл, или одни их тех ребят помоложе, может, Брукхаймер, иногда подкармливал Хорду деньгами, но все это было так-так. Насколько мне известно они прежде никогда и никого не убивали."
Джуниор снова заплакал и обхватил меня руками. От его смятой рубашки несло хлоркой. Я чувствовал, как он всем весом навалился на меня, и боялся, что свалюсь и совсем тогда не смогу ему помочь. Нынче мои кости стали хрупкими. Я похлопал его по спине, отчего ни один из нас не почувствовал себя лучше. Но по крайней мере он меня отпустил и вытер лицо еще влажным платком.
"Наши полицейские - прекрасные люди", сказал он. Я не стал спорить. "В Пудл-Спрингс наименьший уровень преступности в штате. Мой любой контакт с ДППС был радушным, и меня всегда впечатляла их эффективность и вежливость."
Сотрудники департамента полиции Пудл-Спрингс были настоящими тиграми, когда дело касалось поисков заблудившихся котят и благоразумного удаления пьяных бывших мужей с ярко освещенных лужаек перед домом. Можете мне в этом поверить.
"Им не так хорошо удаются расследования убийств", сказал я. "Или дела о вампирах."
Джуниор кивнул: "Это так. Не удаются. Я понимаю, ты в отставке. Боже мой, я представить не могу, какой ты старый. Но ты знаешь эту работу. Линда говорила мне, как ты все умеешь, когда рассказывала о деле Уэйда-Леннокса. А я даже представить не могу, с чего начать разгребать это месиво. Ты должен помочь мне ради нее. Ракель еще жива. Ее не убили вместе с матерью. Они ее просто увели. Я хочу назад мою маленькую девочку, живой и невредимой. Полиция не знает Ракель. То есть они-то знают... и в этом вся проблема. Они говорят, что относятся к похищению серьезно, но я-то вижу по их глазам, что они знают о Ракель, о байкерах и о хиппи. Они думают, она просто сбежала с очередной кодлой уродов. Что Ракель вообще была в доме, для них - это всего лишь мои слова. А я все думаю о моей маленькой девочке, о том, что песок уже высыпается. Песок пустыни. Ты должен нам помочь. Просто должен."
Я не стал давать обещаний, но начал задавать вопросы.
"Ракель говорила, что УАЖ хочет принести ее в жертву. Что, хотели бросить в жерло вулкана, чтобы умилостивить богов?"
"Они говорила по-разному. Например, "вознести". Но все эти слова означают "убить". Кровавое жертвоприношение, вот чего она боялась. Эти вайперы хотели крови моей девочки."
"Джуниор, я обязан спросить, поэтому не возмущайся. Ты уверен, что Ракель сама не является частью всего этого?"
Джуниор сжал кулаки, словно мальчик, которого стукнул другой, но вполовину меньше ростом. Потом смысл сказанного дошел до его разума. Я не занимался догадками, как ДППС, я задал важный вопрос, вынуждая его ответить мне честно.
"Если б ты слышал, как она говорит по телефону, ты понял бы. Она была в ужасе. Помнишь, она когда-то хотела быть актрисой? Загорелась всем сердцем, изводила себя уроками, ходила на кинопробы? Ей было тогда сколько: одиннадцать или двенадцать? Умная до черта, но под прожекторами каменела. Она не актриса. Она ничего не может изобразить. Она не может сказать ложь, чтобы это не было написано у нее на лбу. Ты знаешь про это так же хорошо, как и я. Моя дочь отнюдь не совершенная личность, но она еще просто ребенок. Она еще образумится. В ней такой же железный стержень, как в ее мамочке."
Я обдумал сказанное. Смысл в нем был. Единственный человек, которого Ракель удавалось обдурить, был ее отцом, да и то потому, что он позволял себя обманывать из чувства вины. Она никогда бы не пришла ко мне за деньгами на бензин, если б Джуниор все еще поддавался на любое хныканье своей принцессы. И в другом он был прав - я видел игру Ракель Ольрич (которая хотела называться Амбер Валлентайн), и актрисой она была попросту никчемной.
"Хорда", сказал я более себе, чем Джуниору. "Начну с него. Я сделаю, что смогу."
***
Мохаве-Веллс едва ли пробуждались к жизни после наступления сумерек, и когда светловолосая вайперша выскользнула из тьмы пустыни, все четыре живые существа в забегаловке - мама и папа за стойкой, дальнобойщик и я на табуретах - повернулись взглянуть. Она улыбнулась, словно привыкла к повышенному вниманию, но считала себя недостойным его, и зашагала между пустых столиков.
Девушка носила шелковое белое миниплатье, застегнутое на бедрах переплетенными стальными кольцами, голубой шарф, скрепляющий волосы, квадратные черные солнечные очки. Перемещаясь из пурпурных сумерек в чуть шипящий бело-голубой неоновый свет, ее кожа показалась белой почти до обесцвеченности, но губы естественного ярко-алого цвета, волосы очень светлые. Она могла быть возраста Ракель, но с той же вероятностью ей могло быть и несколько сотен лет.
Я приехал в пустыню, чтобы найти вампиров. Здесь появилась одна.
Она уселась на краю стойки отдельно от нас. Я украдкой бросил взгляд. Она сидела на фоне надписи на оконном стекле: "Вайперов не обслуживаем." Мама и папа - наверное, моложе меня, вынужден я признать - не пробовали выбить из-под нее табурет, но и не спрашивали, что ей подать.
"Дайте маленькой леди все, что она захочет, и внесите в мой счет", сказал дальнобойщик. Несколько квадратных дюймов его лица, не заросших бородой цвета соли с перцем, были покрыты обветренной кожей, текстурой и цветом напоминающей его же ковбойскую шляпу.
"Спасибо, но за себя я могу заплатить сама."
Голос был нежным и чистым со слабой тенью какого-то акцента. Итальянского, испанского или французского.
"Ру, ты же знаешь, мы не обслуживаем вайперов", сказала мама. "Не обижайтесь, мэм, вы выглядите достаточно мило, но у нас здесь побывали и плохие экземпляры. И даже из самого замка."
Мама жестом показала на объявление, и девушка повернулась на своем табурете. Она действительно заметила надпись только сейчас, и щеки ее залил очень слабый румянец.
Почти извиняющимся тоном она высказала предположение: "Вероятно, у вас нет такой еды, в которой я нуждаюсь?"
"Нет, мэм, такой нет."
Она соскользнула с табурета и выпрямилась. Облегчения явственно проступило на маме, словно пот.
Дальнобойщик Ру потянулся к гибкой, обнаженной руке вайперши по причине, которую, мне кажется, он не смог бы объяснить и сам. Он был громадным мужиком, но совсем не медлительным в движениях. Тем не менее, когда в его башке вспыхнула идея ее потрогать, и когда его пальцы оказались там, где должна была находиться девушка, она оказалась в другом месте.
"Недотрога", прокомментировал Ру.
"Не обижайтесь", ответила она.
"У меня есть еда, в которой вы нуждаетесь", сказал дальнобойщик, подымаясь. Он почесал горло сквозь бороду.
"Я не настолько голодна."
"Человек может воспринять это за невежливость."
"Если вы знакомы с этим человеком, передайте ему мои соболезнования."
"Ру", обратилась мамочка, "займись этим снаружи. Я не хочу неприятностей в своем заведении."
"Я ухожу", сказал Ру, бросая доллары возле кофейной кружки и освобождая помещение. "Буду иметь честь встретиться с вами на стоянке, мисс Недотрога."
"Меня зовут Женевьева", ответила она.
Ру нахлобучил свою ковбойскую шляпу. Вайперша молниеносно метнулась к нему и прикоснулась ко лбу. Эффект был несколько похож на ущемление вулканического нерва. Свет ушел из его глаз. Она ловко усадила его за столик, словно тряпичную куклу. Из верхнего кармана его джинсовой куртки выпал желтый игрушечный утенок и стукнулся о пластиковую бутылку кетчупа, словно в ритуале свидания.
"Извините", сказала она, ни к кому непосредственно не обращаясь. "Мне пришлось бы довольно долго ехать и я не смогла бы устоять, чтобы не искалечить этого человека. Надеюсь, вы объясните ему это, когда он очнется. Голова будет побаливать несколько дней, однако пакет со льдом поможет."
Мама молча кивнула. Папа держал руки под стойкой, очевидно на дробовике или на бейсбольной бите.
"За любые обиды, причиненные моими сородичами в прошлом, я приношу свои извинения. Хотя, сделаю маленькое замечание. В вашем объявлении стоит слово вайпер. Путешествуя на запад, я слышу его все чаще и чаще, и оно кажется мне оскорбительным. Мне кажется вариант: "Еда для вампиров не подается", прекрасно выразит вашу мысль, не провоцируя менее воспитанных вайперов, чем я." Она насмешливо-серьезно посмотрела на пару, улыбнувшись с намеком на клыки. Папа достал свой спрятанный усмиритель, и я напрягся, ожидая чего-нибудь огнестрельного. Но он извлек безвкусное распятие Дня усопших на электрошнуре: Христос со сверкающими глазами в терновом венце из остроконечных лампочек.
"Привет, Иисус", сказала Женевьева, потом, обращаясь к папочке, добавила: "Простите, сэр, но я девушка не того сорта."
Она снова проделала свое молниеносное движение и оказалась у двери.
"Не хотите ли забрать свой трофей?", спросил я.
Она повернулась, впервые посмотрев на меня, и сняла очки. Красно-зеленые, словно неоновые глаза. Я понял, зачем она надевает темные линзы. Иначе за ней потянется целый хвост загипнотизированных.
Я поднял игрушку вверх и нажал. Она крякнула.
"Резиновый Утенок", почтительно сказала мамочка. "Это название его грузовика."
"Ему потребуются новые инициалы", сказал я.
Я бросил утенка через комнату, и Женевьева схватила его в воздухе, словно ангела в полете. Она попробовала крякнуть. Засмеявшись, она выглядела в точности как выглядела бы Ракель. Не просто невинно, но одновременно смешно и торжественно.
Ру начал постанывать во сне.
"Я могу проводить вас до машины?", спросил я.
Она на мгновение задумалась, измерив меня, как потенциального гериатрического утенка, и приняла моментальное решение в мою пользу, самое большое мое поощрение с тех пор, как Кеннеди был в Белом доме.
Я дошел до нее через всю забегаловку даже ни разу не запнувшись.
***
Я прежде ни разу не разговаривал с вампиром. Она прямо мне сказала, что ей больше пятисот пятидесяти лет. В мире людей она жила за сотни лет до того, как Дракула изменил законы. По ее лицу я бы поверил, если б она сказала, что родилась под сенью Спутника, и что ее амбиции простираются вплоть до того, чтобы стать бывшей женой Роже Вадима.
Мы стояли на Мейн-стрит, где ее ярко-красный Плимут-Фьюри был припаркован рядом с моим Крайслером. Несколько видневшихся поблизости домов и магазинов были наглухо закрыты ставнями, словно во время воздушного налета. Единственное место в городке, куда можно было войти, была эта забегаловка, да и та уже тоже закрывалась. Я заметил еще несколько изукрашенных распятий, прибитых над каждой дверью, словно шел религиозный праздник. Мохаве-Веллс опасался своих новых соседей.
Женевьева ехала с Восточного побережья на Западное. Как это ни обидно, но забегаловка оказалась первым за многие часы пути местом, где она столкнулась не с дорожными налоговыми службами. Поэтому она ничего не знала ни об "Уравнении Анти-Жизни", ни о Мандерли, ни о замке, ни о вайпере по имени Хорда, уж не говоря о Ракель Ольрич.
Но она была вампиром, а все дело было связано с вампирами.
"Зачем все эти вопросы?", спросила она.
Я рассказал ей, что работаю детективом. Показал свою лицензию, сохраняемую мной, чтобы выполнять по крайней мере работу по субконтрактам, она попросила показать оружие. Я распахнул пиджак и показал кобуру под мышкой. Я надел ее впервые за много лет и от тяжести Смит-Вессона 38 калибра разнылось мое плечо.
"Вы частный детектив? Прямо как в кино?"
Она не была исключением. Все это спрашивают.
"Мы в Европе смотрим кино, вы понимаете?", сказала она. Ветер пустыни пытался забраться под ее шарф, и она придерживала его руками. "Вы не можете сказать мне, зачем вы задаете мне все эти вопросы, потому что у вас есть клиент, не правда ли?"
"Нет, не так", ответил я. "Есть человек, который, наверное, думает, что он мой клиент, но я делаю это для себя. Ради женщины, которая мертва. По-настоящему мертва."
И я рассказал ей всю историю, в том числе обо мне и Линде. Звучало почти как исповедь. Она слушала хорошо, задавая лишь умные вопросы.
"Почему вы приехали сюда? В эту.. как зовут деревушку?"
"Мохаве-Веллс. Он называет себя городом."
Мы огляделись вокруг и рассмеялись.
"Там, в пустыне", объяснил я, "стоит замок Мандерли, по кирпичику перевезенный из Англии. Верите ли, но это плохой дом. В двадцатых годах знаменитый грабитель по имени Ноа Кросс захотел купить знаменитый Мандерли - тот, что позднее сгорел - и послал в Европу агентов, чтобы заключить сделку. Они вернулись, привезя весь замок в разобранном виде. Кросс еще складывал головоломку, но впал в безденежье, и продал его назад первоначальным хозяевам, которые эмигрировали в США от войны. В сороковых там произошло убийство, но к этому делу я не имел никакого отношения. Это было одно из тех дел с запертыми комнатами, с отравлениями в стиле Борджиа и оспариваемым завещанием. Забавный маленький китаец родом с Гавайских островов разгадал это дело, собрав всех подозреваемых в библиотеке. Замок был заброшен, пока секта поклонников луны не набрела на него в шестидесятых, основав коммуну лунатиков. Сейчас надо ехать туда, если хочешь найти "Уравнение Анти-Жизни".
"Просто не верится, что кто-то мог назвать себя так."
Мне понравилась эта девушка. У нее был правильный взгляд на вещи. Меня, правда, удивило, что я это признал. Она ведь вайпер-кровосос, верно? Разве Ракель не боялась того, что ее предназначили в жертву старшему вампиру? Описанию соответствует некто, рожденный в 1416 году. Мне хотелось ей верить, но рассказ мог оказаться просто хитростью. Я уже попадался на такое. Да и любого спросите.
"Я ковырялся в грязном белье УАЖ несколько дней", сказал я, "и они не намного свихнутее остальных психов. Если у них и есть философия, то Хорда ее полностью выражает. Он состряпал альбом фолк-рока "Мастер Смерть". Я купил его за девяносто девять центов и почувствовал себя одураченным. "Кровь хлебать/Как я рад...", все в таком духе. Говорят, он из Европы, но никто не знает откуда в точности. Веселая компания УАЖ включает в себя леди-дракона по имени Даяна ЛеФаню, которая, возможно, фактически владеет замком, и Л. Кейта Уинтона, который выступал автором развлекухи для "Удивительных историй", но основал новую религию, где вовлеченные верующие должны отдавать ему все свои деньги."
"Такая религия не нова."
Я ей поверил.
"Что вы хотите делать теперь?", спросила она.
"В том, что касается следов, этот городишко мертв. В этом отношении мертвы и все остальные. Думаю, мне надо вернуться к скучному старому бизнесу - подойти к замку и постучать в ворота, спрашивая, не держат ли они в застенке дочь моей бывшей жены. Предполагаю, что все они давно смотались. Оставив труп в Пудл-Спрингс, они должны были догадаться, что закон их в конце концов выследит."
"Мы могли бы найти там что-нибудь, что подскажет нам, где они сейчас. Какой-нибудь ключ."
"Мы?"
"Я ведь тоже детектив. Или, точнее, была. Наверное, лучше сказать, помощником детектива. Я не тороплюсь добраться до океана. А вам нужен кто-нибудь понимающий в вампирах. Кто-то хорошо понимающий."
"Вы предлагаете мне помощь? Я не настолько древен, чтобы не постоять за себя."
"Зато я древняя. Не в ваш адрес сказано, однако новорожденный вампир может разорвать вас на куски. И скорее всего, новорожденный может быть настолько глуп, чтобы этого захотеть. Они в основном похожи на приятеля Ру, они разрываемы противоречивыми импульсами и упиваются своими новыми способностями получать то, что пожелают. Когда-то и я была такой, но теперь я старая мудрая леди."
И она крякнула мне утенком.
"Мы поедем на вашей машине", сказал я.
***
Замок Мандерли оправдывал свое имя. Зубчатые башенки, окна-бойницы для лучников, развалины укреплений, подъемный мост, даже затхлый искусственный ров. Его медленно затоплял песок, а главная башня заметно даже для невооруженного глаза на несколько градусов отклонялась от вертикали. Ноа Кросс сэкономил на бетонном фундаменте. Я не удивился бы, если б его креатура, ошибочно принявшая эту кучу хлама за настоящий замок Мандерли, не валялась где-нибудь поблизости с хорошей пулей в черепе.
По мосту мы въехали во двор, ставший стоянкой автобуса Фольксваген, разукрашенного светящимися во тьме зубастыми дьяволами, парочки грузовых пикапчиков со стойками для винтовок, неизбежных Харлеев-Дэвидсонов и целой флотилии самодельных песчаных багги с отделкой в форме крыльев летучей мыши и громадными фонарями "красный глаз".
Играла музыка. Я узнал композицию Хорды: "Большая летучая мышь в высокой черной шляпе."
"Уравнение Анти-Жизни" находилось дома.
Я попытался выбраться из Плимута. Женевьева вылезла из водительской дверцы и в одно мгновение обошла вокруг (а, может, сверху) машину, открыв дверцы для меня, словно я был ее пра-пра-бабушкой.
"Там хитрая ручка", сказал она, но лучше я себя не ощутил.
"Если вы попробуете и дальше мне помогать, я вас пристрелю."
Она отступила, подняв руки вверх. Как раз в эту секунду пожаловались на жизнь мои легкие. Я слегка закашлялся, да так, что красные огни погасли в моих глазах. Я выхаркал нечто поблескивающее и сплюнул на землю. Плевок был красен от крови.
Я посмотрел на Женевьеву. Она глядела ровно, сдерживая эмоции.
Это была не жалость. Это все кровь. Запах крови влияет на ее рефлексы.
Я вытер рот, как мог небрежнее пожал плечами и выпрыгнул из машины, как чемпион. Я даже захлопнул за собой дверцу, хитрая там ручка или нет.
Чтобы показать, какой я бесстрашный, насколько я не боюсь отвратительной смерти, я закурил "Кэмел" и наказал свои легкие за то, что они опозорили меня перед девушкой. Я наполнил их дымом, которым окутывал себя с тех пор, как был еще ребенком.
Гробовые гвоздики, так называли их тогда.
Мы побороли наши отрицательные эстетические импульсы и зашагали в сторону доносящейся музыки. Я чувствовал, что надо было бы привести толпу жителей Мохаве-Веллс с пылающими факелами, заостренными кольями и посеребренными серпами.
"Какая замечательная пара дверных колец", сказала Женевьева, кивая на громадную квадратную дверь.
"Там только одно", ответил я.
"Вы, наверное, не смотрели "Молодого Франкенштейна"?"
Хотя она сказала, что у них в Европе есть кино, я почему-то не поверил, что вайперы (нет, вампиры, мне надо бы привыкать называть их так, если я не хочу, чтобы в одну прекрасную ночь Женевьева разорвала бы мне горло) имеют привычку назначать свидания в местных пристанищах страсти. Очевидно, неумирающие как и все другие тоже читают журналы, покупают нижнее белье, ворчат по поводу налогов и решают кроссворды. Хотел бы я знать, играет ли она в шахматы?
Она взялась за кольцо и замолотила так, что проснулись бы мертвые.
В конце концов дверь открыла пожилая птица, одетая как английский дворецкий. Руки его были угловаты от артрита, и не мешало бы ему побриться.
Музыка милосердно прервалась.
"Кто там, Джордж?", гулко пробухал голос из замка.
"Визитеры", прокаркал Джордж-дворецкий. "Вы же визитеры, не так ли?"
Я пожал плевами. Женевьева излучила улыбку.
Дворецкий был потрясен. И задрожал в благоговейном ужасе.
"Да", сказала она, "я вампир. И я очень-очень старый вампир, и очень-очень голодный. А теперь, не пригласите ли вы нас войти? Я не могу пересечь порог, пока вы этого не сделаете."
Не знаю, разыгрывала ли она его.
Джордж хрустнул шеей и показал на песчаного цвета половичок под ногами. На нем крупно было написано: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ.
"Это годится", признала она. "Многим следовало бы завести такие половички."
Она шагнула внутрь. Чтобы последовать за ней, мне особое приглашение не понадобилось.
***
Джордж проводил нас в большой зал. Как все недавно возникшие культы, УАЖ имело алтарь с тронами для шишек, и холодные каменные плиты с отдельными милосердными ковриками для преданных простаков.
На самом глыбистом троне восседал Хорда, вампир с загнутыми клыками, сильно похожий на длинноволосого со спутанной бороденкой хиппи и даже с электрогитарой. Он был одет в яростного цвета оранжево-пурпурный кафтан, а вся грудь была увешана ожерельями из бус, украшениями-черепами с брильянтовыми глазками, новомодными пластиковыми летучими мышами, военными медалями Австро-Венгрии, перевернутыми распятиями, висел бэджик "Никсон в 72", висели золотые листочки марихуаны и засохший человеческий палец. Рядом сидела призрачно-тощее видение в вельвете, в котором я предположил Даяну ЛеФаню, заявлявшую - как и множество других вайперов - Что она самый первый калифорнийский вампир-переселенец. Я обратил внимание, что она благоразумно держала в ушах маленькие рубинового цвета затычки.
У ног этих божественных существ находилась толпа молодых людей обоих разновидностей, все с длинными волосами и с клыками. Некоторые в белых хламидах, другие стояли нагими. У некоторых торчали пластиковые клыки из магазинов игрушек, у других клыки были настоящими. Я просканировал взглядом конгрегацию и сразу заметил Ракель, коленопреклоненно стоявшую на голом камне с глазами, застланными красным туманом, в подоткнутой хламиде. Она раскачивалась своим зрелым телом в такт музыке, которую Хорда уже перестал играть.
Признаю, что дело разрешилось слишком легко. Я снова начал пересматривать данные, разбирая их на части у себя в голове и заново складывая кусочки в новый рисунок. Получалась какая-то бессмыслица, но в конце столетия такое едва ли было новостью.
Порхая, словно волшебник из страны Оз, между возвышением с троном и толпой поклонников, метался толстый вампир в костюме 1950-х годов и в шапочке для гольфа. Я узнал Л. Кейта Уинтона, автора "Роботов-рейнджеров туманности Гамма" (1946) и других произведений серьезной литературы, включая книгу "Плазматика: Новое Общество" (1950) - основной текст Церкви Иммортологии. Если здесь и существовала некая сила, стоящая позади трона, то это был именно он.
"Мы пришли за Ракель Ольрич", объявила Женевьева. Вероятно, сказать это следовало мне.
"Никто с таким именем не проживает среди нас", прогремел Хорда. Голос у него был сильный.
"Я вижу ее здесь", сказал я, указывая.
"Сестра Красная Роза", сказал Хорда.
Он протянул руку в ее сторону. Ракель встала. Она двигалась, словно сама не своя. И зубы у нее были не игрушечные. У нее торчали настоящие клыки. Они еще плохо сидели во рту, отчего он выглядел словно плохо залеченная красная рана. Красные глаза опухли.
"Вы ее превратили", сказал я, разозлившись до печенок.
"Сестра Красная Роза была возвышена до вечности."
Рука Женевьевы легла на мое плечо.
Я подумал о Линде, чья кровь вытекла в бассейне, о пике у нее во лбу. Мне захотелось дотла сжечь этот замок и засеять пустырь чесноком.
"Я - Женевьева Дьедонне", объявила она, представляясь.
"Добро пожаловать, старшая леди", сказала ЛеФаню. Но добра в ее глазах для Женевьевы не светилось. Она сделала жест, развернувший похожие на перепонки вельветовые рукава. "Я - Даяна ЛеФаню. А это Хорда, Мастер Смерть."
Женевьева взглянула на гуру-вайпера.
"Генерал Йорга, не так ли? Последний из карпатской гвардии. Мы встречались в 1888 во дворце принца-консорта Дракулы. Вы не помните?"
Хорда/Йорга, похоже, совсем не был счастлив.
Я понял, что он сидит в парике и с фальшивой бородой. Возможно, он и обладал бессмертием, но юность его давно миновала. Я видел в нем пузатого смешного мошенника. Он был одним из тех старших, что ходили среди люзоблюдов Дракулы, но растерялись в мире без Короля Вампиров. Даже для Калифорнии он являл собой печальную картину.
"Ракель", сказал я. "Это я. Твой отец хочет..."
Она выплюнула шипящую кровавую пену.
"Будет лучше, если этой новорожденной будет позволено удалиться с нами", сказала Женевьева, но не Хорде, а Уинтону. "Тут небольшое дельце с обвинением в убийстве."
Пухлое, мягкое, розовое лицо Уинтона задрожало. Он гневно посмотрел на Хорду. Гуру затрясся на своем троне и прогудел что-то невнятное.
"Убийство, Хорда?", спросил Уинтон. "Убийство? Кто сказал тебе, что мы можем позволить себе убийство?"
"Ничего такого не было", сказал Хорда/Йорга.
Мне хотелось пропороть его чем-нибудь. Но я подавил свой гнев. Он слишком боялся Уинтона, не того человека, которого воспринимаешь как непосредственную угрозу, но, очевидно, верховную шишку в УАЖ.
"Забирайте девушку", сказал мне Уинтон.
Ракель завыла в гневе и отчаянии. Я не знал, тот ли она человек, за которым мы пришли. Насколько я понимаю, некоторые вампиры после обращения полностью меняются, их предыдущая память выгорает, становится печальным белым пятном, заново рождаясь со страшной жаждой и бешеной хитростью.
"Если она убийца, то мы ее не хотим", сказал Уинтон. "Еще нет."
Я приблизился к Ракель. Другие культисты отшатнулись от нее. Ее лицо задвигалось, то раздуваясь, то разглаживаясь, словно прямо под кожей ползали плоские черви. Зубы как-то смешно удлинились, стали толстыми кочерыжками заостренной кости. Губы порваны и разбиты.
Когда я попытался прикоснуться к ней, она зашипела.
Эта ли девушка в муках обращения бросилась питаться кровью собственной матери, Линды, да зашла слишком далеко, сделав больше, чем намеревался ее человеческий разум, насыщаясь до тех пор, пока не утолила свою вайперскую жажду?
Я слишком хорошо представил себе эту картину. Я пытался совместить ее с тем, что рассказал мне Джуниор.
Он клялся, что Ракель невинна.
Но его дочь никогда не была невинной, ни как теплокровная личность, ни теперь, как новорожденный вампир.
Женевьева шагнула ближе к Ракель и смогла обхватить ее рукой. Она что-то зашептала в ухо девушки, уговаривая уйти, заменяя в ее разуме Мастера Смерти.
Ракель сделала свои первые шаги. Женевьева помогала ей. Потом Ракель встала, словно натолкнувшись на невидимую стену. Она посмотрела на Хорду/Йоргу с болью от его предательства во взгляде, и на Уинтона с тем умоляющим выражением, которое я хорошо понял. Ракель все еще оставалась собой, все пытаясь вымолить любовь у недостойных мужчин, все еще отчаянно стремясь выжить среди прорастающих в ней нитей злобы.
Ее внимание отвлек странный звук. Она сморщила нос.
Женевьева достала своего резинового утенка и крякнула им.
"Вперед, Ракель", сказала она, обращаясь к ней, как к счастливому щенку. "Приятная штучка, хочешь ее?"
И она снова крякнула.
Ракель попыталась улыбнуться своей чудовищной улыбкой. На ее щеке проступила маленькая капелька крови.
Мы уходили из "Уравнения Анти-Жизни."
***
Джуниор испугался собственной дочери. Да и кто бы не испугался.
Я снова был в Пудл-Спрингс, не там, где мне хотелось бы быть. Жена Джуниора с треском удалилась, в ярости на то, что эта последняя драма развивается не вокруг нее. Их дом был декорирован в дорогой, но уродливой, псевдо-испанской манере, в так называемом стиле ранчо, хотя на их земле не водился скот, и не росли посевы.
Женевьева спокойно сидела на длинном сером диване Джуниора. Она смотрелась здесь, словно статуя каррарского мрамора на дешевой распродаже в районе Табачной дороги. Я налил себе скотча.
Отец и дочь смотрели друг на друга.
Ракель сейчас уже не была таким страшилищем. Женевьева привезла ее сюда, следуя моим указаниям. По дороге старшая вампирша каким-то образом передала новорожденной свои ноу-хау, помогая преодолевать шок превращения. У ракель клыки теперь были обычного размера, а кровавый туман в глазах стал всего лишь намеком. На воздухе она поэкспериментировала с вновь приобретенной скоростью, шевеля руками так быстро, что казалось их вовсе нет.
Но Джуниор был в страхе. Тяжелое молчание пришлось нарушить мне.
"Вот как все было", начал я приводить все в порядок. "Вы оба убили Линду. Разница лишь в том, что один из вас принес ее назад."
Джуниор закрыл лицо и упал на колени.
Ракель стояла над ним.
"Присоединившись к этой толпе в пустыне, Ракель превращалась много недель. Она чувствовала, как они обрабатывают ее разум, заставляя ее стать частью гарема или армии рабов. Ей нужен был кто-то сильный, стоящий на ее стороне, а от папочки толку не было. Поэтому она пошла к самой сильной личности в своей жизни и сделала ее еще сильнее. Она просто не смогла закончить дело до того, как в дом заявилось Уравнение Анти-Жизни. Она позвонила тебе, Джуниор, как раз перед тем, как погибнуть, сделавшись частью их семьи. Когда ты добрался до дома, все было так, как ты рассказал. Линда лежала на дне плавательного бассейна. Но она пошла туда, чтобы закончить превращение. Ты даже не слишком лгал мне - она было мертва. И ты взял молоток и пику - откуда она, не из теннисной ли сетки? - и сделал ее мертвой уже по-настоящему. Говорил ли ты себе, что делаешь это ради нее, чтобы она покоилась с миром? Или потому, что ты не хотел оставаться в городе - в мире - с еще более сильной Линдой Лоринг? Она же была бойцом. Спорю, она боролась с тобой."
На его запястьях были глубокие царапины, наподобие тех прорех на рубашке, что заметил прошлым вечером. Если б я был детективом типа "собери-всех-подозреваемых-в-библиотеке", я сразу обратил бы внимание на эту подробность.
Некоторое время Джуниор рыдал. Потом, так как никто не собирался его убивать, он развернулся и взглянул вверх с оттенком отталкивающего лукавства.
"Все законно, ты же знаешь", сказал он. "Линда была мертва."
Лицо Женевьевы было холодным. Я знал, что калифорнийские законы не признают статуса немертвых. Пока не признают. На этом вопросе сосредоточено достаточно вампиров-адвокатов, чтобы закон вскоре изменился.
"Это объяснение для копов", сказал я. "Милые люди. Ты всегда восхищался их эффективностью и вежливостью."
Под следами от слез Джуниор побелел. Дело об убийстве за такое не возбудят, но Токио и Эр-Рияд не захотят привлекать внимания к данной истории. Поэтому дело сильно повлияет на его позицию в компании "Ольрич Ойл энд Коппер". Да и ДППС найдет что-нибудь инкриминирующее: ложные или неполные показания, увечение трупа в корыстных целях (нет больше алиментов), презренная трусость.
Другой частный детектив оставил бы его наедине с Ракель.
Она стояла над своим отцом, ее кулаки взбухали новыми острыми когтями, выпущенными внутрь, отчего на ковер поддельного стиля "миссии" капала ее собственная кровь - та, которую она заставила отпить собственную мать.
Женевьева встала рядом с ней с утенком в руках.
"Пойдем со мной, Ракель", сказала она. "Прочь от темных кровавых пятен."
***
Через несколько дней в баре в Кауенге как раз напротив здания, где находился мой офис, я закашлялся от затяжки "Кэмелом".
Они меня нашли.
Ракель заново обрела себя, всюду порхая, флиртуя с мужчинами всех возрастов, острыми взглядами отмечая пульсирующие жилки на шеях и синие вены на их запястьях.
Женевьева заказала бокал бычьей крови.
Попробовав, она поморщилась.
"Я привыкла к свежей, прямо из быка", сказала она. "Эта прокисла."
"На следующей неделе мы получим живых поросят", сказал бармен. "Ремни уже приделаны, и мы заказали шейные втулки."
"Видишь", сказала мне Женевьева. "Мы здесь останемся. Мы уже рынок."
Я закашлялся еще пуще.
"Тебе надо бы что-то с этим сделать", тихо сказала она.
Я понял, что она имела в виду. Я мог бы стать вампиром. Кто знает: если Линде удалось это сделать, я тоже мог бы попытаться. Но, в общем, я слишком стар, чтобы меняться.
"Ты кого-то мне напоминаешь", сказала она. "Другого детектива. В другой стране, столетие назад."
"Поймал ли он убийцу и спас ли девушку?"
Она посмотрела взглядом, который я не смог прочесть. "Да", ответила она, "именно это он и сделал."
"Очень хорошо для него."
Я глотнул. У скотча был привкус крови. Я никогда бы не привык такое пить.
Газеты сообщили, что проведен рейд на замок в пустыне. Генерал Йорга и Даяна ЛеФаню задержаны по обвинению в похищениях, эксплуатации и убийствах; но так как большинство жертв убийств достаточно неживы, чтобы давать показания в пользу своих убийц, то дело навечно застрянет в судах. Никаких упоминаний о Л. Кейте Уинтоне, хотя в витрине на бульваре Голливуд я заметил подборку из трактатов только по одной иммортологии. Снаружи новорожденные вампиры со свежими лицами улыбались из-под черных зонтиков и приглашали прохожих на "анализ крови". Представьте себе такое: последователи желают отдать все свои деньги и жить вечно. А говорят, что Дракула мертв.
"С Ракелью все будет хорошо", заверила меня Женевьева. "Она так прелестна в новой роли, что это меня даже слегка пугает. И она больше не желает торопиться."
Я посмотрел на девушку, окруженную пылкими теплыми телами. Она станет пользоваться ими целыми дюжинами. Я заметил в ней сходство с Линдой и пожалел, что не увижу ничего от себя.
"Как насчет вас?", спросил я Женевьеву.
"Я увидела океан. Дольше ехать некуда. На время останусь здесь, может быть, найду работу. Я знаю достаточно много, чтобы стать врачом. Наверное, попробую поступить в мединститут и получить квалификацию. Я устала от шуток о пиявках. И еще: мне столь многому надо научиться. Средневековое знание, это ведь гандикап, понимаешь."
Я положил на стойку свою лицензию.
"Ты могла бы получить такую же", сказал я.
Она сняла очки. Глаза были такие же поразительные.
"Это мое последнее дело, Женевьева. Я нашел убийцу и спас девушку. Прощание было долгим, но оно закончилось. Я повстречал собственных убийц, тех, что в бутылках и мягких пачках по двадцать штук. Вскоре они меня прикончат, и я засну долгим сном. Больше для людей я не смогу сделать ничего. Таких, как Ракель, скоро будет целая тьма. Деток из замка в пустыне. Покупателей наш бармен ожидает уже на следующей неделе. Сопляков, попавших в паутину Уинтона. Некоторые будут нуждаться в тебе. И некоторые станут настоящими вайперами, что значит, другие люди будут в тебе нуждаться, чтобы защитить их от всего худшего, что они могут понаделать. Ты хороша, моя милая. Ты сможешь хорошо работать. Я закончил свое выступление. Это конец."
Она макнула кончик пальца в своей бокал охлажденной крови и, задумавшись, облизала его.
"Наверное, это хорошая мысль, детектив."
И я выпил в ее честь.
Перевод Гужова Е.
- Информация о материале
-
Категория: Рассказы
Алекс Грин. Замок Грон.
Этот кошмар приснился графине Глории когда она была еще совсем юной... Она увидела Грон, давно заброшенный замок, о прошлом которого ходили жуткие истории. Но в этом сне здесь горели огни, и мрачные часовые в двурогих шлемах стояли на стенах, сжимая в руках рукоятки боевых топоров...
Три загадочных существа, прекрасных и жутких одновременно, спускались к замку с высокого, покрытого лесом холма. Одно из них особенно притягивало Глорию: полуженщина-полузверь, сильная как ящерица, гибкая как змея. Но чем сильнее стремилась Глория приблизиться к женщине-зверю, тем больше к ее любопытству примешивался страх, и страх этот стал вдруг таким небывало интенсивным, что она проснулась среди ночи в холодном поту...
На следующий день состоялся бал во дворце родителей ее подруги Эльмиры. Среди гостей был человек с репутацией опытного колдуна, его звали Дрив. Вместе со своей спутницей Эриконой он стоял в углу зала, и Глория направилась к ним.
- Мне приснился странный сон, мастер Дрив, и я беспокоюсь: не сулит ли он неприятностей в будущем?
- Кое-что о твоем будущем могу сказать сразу: судьба ведет тебя к Великому Выбору.
- Между красивым женихом и богатым женихом?
- Нет. Между гибелью Мира и Мраком Неизвестности.
- Неизвестность и мрак - это как раз то, что я больше всего терпеть не могу.
- Значит, ты выберешь Гибель Мира?
- Для начала я выберу других собеседников...
Слова Дрива показались Глории нелепыми и дерзкими, она предпочла вернуться к Эльмире, человеку гораздо менее загадочному и поэтому более удобному.
Прошло несколько лет, и Глория превратилась в обворожительную изящную женщину с большими прекрасными глазами, полными чувственными губами, тонким и стройным телом. И вот однажды она впервые покинула пределы своей родной страны - Тавианы.
Целью путешествия молодой графини была Эльфлория, восхитительный и богатый край, страна свободных городов, веками процветающая под защитой гигантского кольца гор.
Эльфлорийская жизнь закружила голову Глории... Эти просторные города, где все дома - словно маленькие замки, утопающие в огромных цветах, великолепные парки, фонтаны и площади. Люди - красивые, свободные, гордые. И - что затронуло в Глории особые женские струны - одетые с таким разнообразием и вкусом.
Не очень богатая по эльфлорийским меркам, но знатная и обаятельная, Глория быстро обзавелась новыми знакомыми. Через два месяца, возвращаясь домой, она радостно думала о том, что на следующий год опять приедет к новым друзьям и вместе с ними примет участие в Карнавале Королевского Дерева, который считается самым удивительным праздником Эльфлории, а может быть и всего мира...
С этими мечтами она въезжала в Тавиану, страну, где крестьяне казались скучными, воины - сонными и самодовольными, а дворяне - ограниченными провинциалами.
Все изменилось в считанные дни. Дархания, Империя Великого Дракона... Совсем недавно тавианцы знали только, что есть где-то такая страна. Теперь же выяснилось, что у Дархании большой аппетит. И выяснилось это, увы, лишь тогда, когда дарханские войска обрушились на Тавиану.
Главная площадь тавианской столицы. Глория стоит в толпе взятых в плен дворян. Армия Тавианы разбита, города и селения, оказавшие сопротивление, сожжены, тысячи жителей подвергнуты пыткам и казням, тысячи угнаны в рабство...
Дарханские воины в двурогих шлемах охраняют площадь. На высоком помосте среди флагов с изображением дракона стоит Берена, женщина-полководец, молодая, энергичная, безжалостная, маршал вторгшейся в Тавиану армии.
- Наш Бог, Великий Дракон, - говорит она, - до сих пор не подчинял вас своей воле лишь по одной причине - он спал. Но теперь он проснулся, и горе тому, кто станет на его пути!
...Берена конфисковала замки и дворцы тавианских дворян, но не поселилась ни в одном из этих зданий. Для своей резиденции она выбрала место, где давно уже никто не жил, и называлось оно - замок Грон. Из пленных молодых женщин знатного происхождения Берена выбрала двадцать самых красивых и приказала под строгой охраной отправить их туда же, где остановилась она сама.
Глория и Эльмира оказались в числе знатных рабынь, доставленных в замок Грон. Здесь им выдали новую одежду: она состояла только из набедренных повязок, изготовленных из золотых цепей и ручных браслетов, тоже золотых.
- Теперь вы станете лошадьми моей триумфальной колесницы, - сказала Берена, - стульями для наших пиров, виртуозными любовницами для меня и некоторых моих близких друзей. Поэтому ваши движения должны быть грациозными, мышцы упругими, кожа нежной, а языки - длинными и чувствительными...
Целая команда инструкторов начала обучать девушек согласованным движениям в упряжке триумфальной колесницы, правильному принятию позы "живого стула", на котором Берена могла бы сесть, и искусству поведения в постели завоевательницы Тавианы.
Красавица Эльмира, привыкшая больше командовать, чем подчиняться, оказалась самой строптивой ученицей. Несколько раз Берена избивала ее, а однажды приказала привязать Эльмиру к столбу пыток во дворе замка... С утра и до позднего вечера слышны были вопли и стоны истязаемой жертвы...
Глубокой ночью "золотых рабынь" вывели в сад, расположенный между тыльной стороной замка и крепостной стеной, опоясывающей его... В дрожащем свете факела, который держал один из солдат, они увидели глубокую черную яму. Другие солдаты приволокли Эльмиру. Она была без сознания, но ее истерзанное тело еще дышало. Солдаты бросили Эльмиру в яму, они были сильно пьяны, Берена тоже.
- Плесните ей в лицо воды - распорядилась Берена, и ее команду тут же выполнили.
Эльмира пришла в себя, ее глаза раскрывались все шире и шире, она пыталась приподняться, но изуродованные руки и ноги лишь скользили по черному дну. Берена впилась взглядом в дрожащую на дне ямы женщину.
- Теперь засыпайте, - приказала она, и комья земли посыпались на окровавленное тело.
Глория ощутила, как шевелятся и встают дыбом волосы на ее голове, волна беспредельного ужаса захлестнула девушку. В этот момент какой-то гулкий, непостижимый Голос зазвучал в голове Глории. "Сделай шаг назад", - потребовал он.
Глория подчинилась и оказалась вне круга света, создаваемого факелом. Непонятное оцепенение охватило ее сознание, в то время как тело, подчиняясь командам Голоса, ушло еще дальше в глубь сада, и стало осторожно подниматься по ступеням на крепостную стену. Она слышала хохот солдат и рев медведя где-то за крепостной стеной, но все происходящее казалось ей чьим-то чужим сном.
Наконец Глория оказалась на стене. Где-то внизу, отражая бледный свет звезд, слабо мерцала узкая полоска реки. "Прыгай в воду", - приказал вдруг Голос. Дикий страх вывел сознание Глории из оцепенения, но к этому мгновению ее ноги уже разбежались и оттолкнулись от стены.
Тут вновь раздался медвежий рев, на этот раз более мощный и громкий. И Глория с ужасом осознала, что рев этот исходит из той самой бездны, в которую стремительно несется ее тело.
"Боже мой!" - в глубоком отчаянии взмолилась она и потеряла сознание, еще не коснувшись воды.
Она очнулась на какой-то кровати.
- Где я? - прошептала Глория.
- В моем лесном домике, - ответил мужчина, сидевший рядом. "Знакомый голос", - подумала Глория, и наконец до нее дошло: "Это же Дрив".
- Что произошло? - спросила она.
- Я был Голосом в твоей голове, - объяснил Дрив, - а Эрикона - медведем, рев которого заглушил шум при твоем падении в реку.
Эрикона взмахом руки поприветствовала Глорию из другого конца комнаты.
- С тех пор, как тебя заточили в Гроне, - продолжал объяснения Дрив, - я не раз пытался связаться с твоим мозгом. Но в тебе была какая-то стена, она мешала сделать это. И лишь события минувшей ночи взорвали ее.
- Боюсь, - сказала Глория, - что они взорвали во мне все, что только можно взорвать.
Тем не менее она села в кровати, и, ощупав себя, обнаружила, что, по крайней мере, кости ее целы, хотя все движения и давались с большим трудом, а синяков и ушибов было предостаточно.
- Тот давний разговор о Великом Выборе... - горько усмехнулась Глория, - наверное, я уже созрела для продолжения?
- Если дарханцы захватят Эльфлорию, - сказал Дрив, - Гибель Мира действительно произойдет. И лишь очень немногие могут противостоять дарханцам. Ты относишься к их числу.
- Неужели я такая важная персона?
- В тебе скрыта особая Сила. Но только путь Алых Вампиров ведет к ее пробуждению.
- К чему еще ведет этот путь?
- Возможно, и ангелы, и бесы отвернутся от тебя. Даже другие вампиры не признают в Алых Вампирах своих. Изгои среди изгоев и одиночки среди одиночек - таков их удел.
- На редкость жуткий путь.
- Еще не поздно от него отказаться.
- А если я все же соглашусь?
Дрив поднялся и принес странные перчатки, пальцы которых заканчивались длинными и острыми когтями.
- У этих штуковин есть имя - Крушилы, - только не произноси его без надобности.
Глория сразу ощутила исходящую от Крушил мощь; побледнев, она спросила:
- Та женщина-зверь из моего старого кошмара - это была я?
Дрив кивнул головой. Глории захотелось бежать без оглядки, бежать до самой Эльфлории... Но ведь и дарханские войска скоро отправятся туда...
Все еще бледная и дрожащая, Глория прошептала:
- Путь Алых Вампиров - это моя судьба.
Несколько недель Дрив обучал Глорию искусству обращения с Крушилами. И, наконец, однажды ночью они отправились к замку Грон...
У каждого был свой Талисман Войны: у Эриконы - медвежья шкура, у Дрива - соколиное перо. Глория надела перчатки, и Крушилы разбудили в графине иное существо - чуткое, смелое, беспощадное... Ловко и бесшумно, цепляясь за малейшие выступы, поднялись они на крепостную стену, незамеченными пересекли сад и подобрались к самому замку.
- Берену отдаем тебе, - прошептал Дрив, - а мы займемся остальными.
Берена спала, раскинувшись на своей кровати, когда острые когти оставили кровавые полосы на ее крепком и красивом теле.
Она пыталась вскочить, но сухожилия на ее ногах уже были разорваны, Берена сумела лишь скатиться с кровати и со стоном поползла по ковру.
Крушилы подсказали Глории, как лучше пить кровь и энергию из жертвы. Графиня легла на извивающуюся на полу Берену и вонзила свой трепещущий от возбуждения язык в глубокую рану на ее шее. Берена завыла от дикой боли.
- Ты же мечтала о девушке с длинным языком, - почти нежно прошептала ей на ухо Глория...
Когда Эрикона и Дрив вошли в спальню, Глория все еще лежала на остывающем теле.
- Теперь ты и вправду вступила в Братство Алых Вампиров, - сказала Эрикона и поцеловала Глорию в окровавленные губы.
Дрив сделал то же самое.
- Что с остальными дарханцами? - спросила, подымаясь, Глория.
- Мы перебили их всех, - сказала Эрикона.
- Но там же было пятьдесят опытных воинов!
- Большая их часть спала, - объяснила Эрикона. - К тому же, три часа - большой срок.
- Как? - удивилась Глория.- Прошло уже три часа?
Они помогли освободиться пленницам, а затем вернулись в лес. Эрикона и Дрив сняли свои Талисманы Войны, и графиня хотела сделать то же самое.
- Погоди, - сказал Дрив.
Он и Эрикона встали рядом с Глорией.
- Теперь снимай, - разрешил колдун.
Глория сняла перчатки, и ее состояние резко изменилось. Теперь она по-другому воспринимала события в замке. Сотрясаемая рыданиями, она опустилась на траву, и если бы Дрив с Эриконой не поддерживали графиню, она бы несколько раз крепко ударилась головой о землю.
- И я была этим жутким кровожадным вампиром?! - почти кричала она.
Позже, немного придя в себя, она спросила с горечью:
- Неужели мне еще придется надевать эти проклятые перчатки?
- В Империи Дракона есть воины и колдуны помогущественнее Берены, - таким был ответ Эриконы.
- Если мы и победим их... - Глория говорила медленно, подыскивая нужные слова, - сможем ли мы укротить тех зверей, которых разбудили в самих себе? Или хотя бы избавить мир от своего присутствия?
- Ответ знает только будущее, - сказал Дрив.
Заря разгоралась все ярче. Ее красные отблески упали на погасшие факелы замка Грон...
(с) Алекс Грин, 1992
