- Информация о материале
-
Категория: Рассказы
Эразм Замогильный. Интервью с вампиром.
Мы встретились на кухне. В предварительном телефонном разговоре она сказала, что будет у меня в десять вечера, и ровно в 22:00, зайдя на кухню, я застал ее там, сидящей на моей любимой табуретке. Мы улыбнулись друг другу.
- Вы хотели взять у меня интервью, - сказала она мягким бархатистым голосом. - Я в Вашем распоряжении.
Улыбка шире расползалась по моему лицу.
- Чай? Кофе?
- Вы знаете, что я обычно пью. Поэтому не утруждайте себя, - она игриво провела кончиком языка по белоснежным клыкам.
- Отлично. Мой первый вопрос: давно ли Вы стали абонентом сотовой связи?
- Не так уж и давно. Тот парень, который владел этим телефоном, попался мне где-то год назад. Парня поставили на счетчик, поэтому он был легкой добычей, - моя собеседница выразительно посмотрела на меня. - Кстати, внешне он чем-то напоминал Вас.
- Так Вы не покупали сотовый телефон? - я старался казаться хладнокровным.
- Считайте, как хотите. Я исправно плачу по всем счетам, которые выставляет компания.
- Значит, сотовый телефон вам понравился?
- Он очень помогает в некоторых ситуациях.
На моем лице выразилась заинтересованность.
- Например?
- Например, когда за мою голову назначили премию, и один безумный колдун решил ее получить. Он загнал меня в одно очень неприятное место, создал по своему образу и подобию десяток големов и со всей этой толпой начал атаковать. Победить я могла только убив истинного колдуна. Тогда бы его магия прекратила действие, и големы просто исчезли. Проблема заключалась в том, что я не могла отличить оригинал от подражания. Големы приближались, и я имела возможность нанести только один удар. Тут помог сотовый телефон...
Она сделала многозначительную паузу. Я нетерпеливо сглотнул, не отрывая заинтригованного взгляда от рассказчицы.
- Я позвонила колдуну на сотовый телефон. Со своего сотового телефона. Тот, у кого за пазухой раздался звонок, был мною немедленно убит. Так я победила. Спасибо сотовому телефону.
Она говорила вполне серьезным тоном, хотя меня не покидало ощущение, что здесь разыгрывается комедия.
- Забавный случай, - я не нашел ничего лучшего, чем натянуто улыбнуться. - А Вы не боитесь, что сотовый телефон сыграет с Вами такую же "шутку", как с колдуном?
- У телефона есть кнопка, которая позволяет его выключать. Если предусматривать возможный ход событий заранее, то сотовый телефон никогда Вас не подведет. Это всего лишь железка, главное - что в голове.
- А Вы всегда все предусматриваете?
Ее зеленые глаза хитро прищурились.
- Всегда. Иначе я была бы мертва.
Я согласно кивнул. Потом резко выхватил из-за спины полуметровый осиновый кол и с размаху всадил его ей в сердце. Она не успела даже удивиться, как брызнувшая фонтаном кровь окрасила все вокруг в багровые тона. Ее изящное шелковое платье, стол, гарнитур, газовая плита, мои домашние тапочки в миг оказались испачканными. Минуту спустя алые пухлые губки моей собеседницы побледнели, глаза закатились, конечности несколько раз конвульсивно дернулись. Я взял большой кухонный нож и, сделав аккуратный надрез под ее левой грудью, исторг из тела проткнутое колом сердце. Оно было теплое и мягкое. Нацедив в кружку свежей крови, я с удовольствием сделал пару глотков. Божественные ощущения! Дело было сделано. Я не люблю, когда мне рассказывают всякую чушь. И кроме того, я просто ненавижу, если кто-то садится на мою любимую табуретку без приглашения!
- Информация о материале
-
Категория: Рассказы
Роберт Блох. Живой мертвец.
Весь день, пока внизу в деревне грохотала орудийная канонада, он отдыхал. Когда уже начало смеркаться и грохот залпов затих вдали, он понял, что все закончилось: наступающие американские войска форсировали реку. Наконец они ушли, и он снова был в безопасности.
Граф Барсак вышел из тайника среди развалин большого замка, расположенного близ деревни, на вершине поросшего лесом холма.
В черном плаще, темноволосый, с черными глазами и синюшными подглазьями на бледно-восковом лице, он стоял высокий и худой - худой как скелет, безобразно худой - и кривил в усмешке ярко-красные губы. Во всей его внешности только губы имели цвет жизни.
Граф стоял в сумерках и усмехался: пробил час - можно приступить к игре.
К игре под названием смерть, к игре, им уже множество раз сыгранной.
Он играл смерть на сцене Гранд-Гиньол в Париже. Тогда его звали просто Эрик Карон, тем не менее, он имел определенную известность как исполнитель необычных ролей. Затем началась война, а с ней появился шанс.
Задолго до падения Парижа под ударами немецких войск он стал тайным агентом Рейха. Деятельность на шпионском поприще складывалась удачно, и его очень ценили: помогал талант актера.
И он добился-таки высшей награды - получил главную роль, правда, не на сцене, а в реальной жизни. Играть без света юпитеров, в кромешной тьме - это ли не воплощение актерской мечты. Да к тому же играть в пьесе, самим тобой написанной.
- Все проще простого, - доложил он своему начальству. - Замок Барсака необитаем со времен Великой французской революции. Даже днем никто из деревенских не рискует приблизиться к нему. Из-за легенды, согласно которой последний граф Барсак был вампиром.
Предложение приняли. В большом тайнике неподалеку от замка установили коротковолновый передатчик и разместили там троих опытных радистов, работавших по очереди. И возглавил всю операцию он - «граф Барсак». Ангел-хранитель, а точнее демон-хранитель.
- Ниже по склону холма находится кладбище, - сообщил он своим подопечным. - Это скромное место последнего приюта бедных невежественных людей. Единственное внушительное сооружение там - родовой склеп Барсаков. Мы вскроем его, вынесем останки последнего графа наружу и устроим так, что жители деревни обнаружат пустой гроб. После этого они никогда более не осмелятся приблизиться ни к склепу, ни к замку, потому что получат подтверждение правдивости легенды: граф Барсак - вампир, и он снова бродит по свету.
Тогда возник вопрос:
- А если будут скептики? Если кто-нибудь не поверит?
- Поверят, - последовал незамедлительный ответ. - Потому что по ночам буду появляться я - граф Барсак.
И когда он показался в гриме и черном плаще, все вопросы сразу отпали: это была его роль.
Да, это была его роль, и он отлично с ней справился. Взбираясь по лестнице, граф одобрительно покачивал головой. Он вошел в фойе замка. Крыши не было, и только паутина скрывала от взгляда сияние восходящей луны.
Да, это была его роль, но всему приходит конец. Американские войска стремительно наступают, значит, пора опустить занавес, пора раскланяться и уйти со сцены. Об уходе он позаботился заранее.
С началом отступления немецких войск склепу нашли еще одно применение. Там устроили надежный склад антиквариата, принадлежавшего Герингу, а в замок пригнали грузовик. Трое радистов получили новые роли: они должны спуститься на грузовике вниз к склепу и погрузить в него ценности.
Ко времени появления графа все должно быть погружено. Затем они наденут похищенную американскую военную форму, возьмут поддельные документы и пропуска, проскочат через линию фронта за рекой и в установленном месте присоединятся к немецким войскам. Он предусмотрел всякого рода случайности. Когда-нибудь в своих мемуарах...
Но думать об этом сейчас было некогда. Граф посмотрел на небо - луна взошла высоко. Пора отправляться в путь.
Ему не очень-то хотелось уходить. Там, где другие видели только пыль и паутину, он видел сцену - декорации его самого удачного спектакля. Играя роль вампира, он не пристрастился к вкусу крови, но как актер, он обожал вкус славы. А здесь он достиг ее.
«Расставанье есть сладкая печаль». Строка из Шекспира. Шекспир писал о привидениях, ведьмах и вампирах: он знал, что публика - тупая масса - верила в подобные вещи. Верила тогда, верит и сейчас. Великий актер всегда может заставить своих зрителей поверить.
Выйдя из замка в ночную тьму, он спустился по тропинке к раскачивающимся деревьям.
Именно там, среди деревьев, он как-то вечером, несколько недель назад натолкнулся на Раймонда, старосту деревни Барсак, который, вероятно, рыскал неподалеку от замка с намерением чем-нибудь поживиться. Суровый, величавый, седой старик оказался на самом деле его самым чутким зрителем. Едва завидев маячившую во тьме фигуру графа, старый дурак враз лишился своей величавости и, по-женски заголосив, бросился бегом прочь.
И именно старика следовало бы поблагодарить за распространение слухов о возвращении графа-вампира. После той встречи староста и придурковатый мельник по имени Клодес привели на кладбище группу вооруженных крестьян. Войдя в склеп Барсаков, они обнаружили, что гроб графа открыт и пуст. Ужас обуял их!
Крестьяне не могли знать, что прах из гроба развеяли по ветру, а кроме праха там больше ничего не было. Не могли они знать и о том, что случилось с Сюзанной.
Вспоминая прошедшие дни, граф добрался до небольшого ручейка и пошел вдоль него. Здесь он тоже как-то натолкнулся на девушку, дочку Раймонда. И какая удача! - она была не одна, а со своим возлюбленным, Антуаном Лефевром. Они обнимались. Антуан был хром на одну ногу, и в свое время данное обстоятельство спасло его от службы в армии, но, едва завидев скалящегося графа в черном плаще, он побежал быстрее лани. Сюзанна к своему несчастью осталась, и от нее пришлось избавиться. Граф закопал ее тело в лесу меж валунов, так что обнаружить труп не представлялось возможным. Тем не менее он сожалел о содеянном.
Однако, в конечном счете, все сложилось как нельзя лучше: суеверный Раймонд еще раз убедился, что вампир вернулся. Он своими глазами видел призрак, видел открытый пустой гроб. Его дочь исчезла. И старик запретил кому-либо приближаться к кладбищу, лесу, замку.
Бедный Раймонд! Старостой он больше не был - деревню разрушили при обстреле. Невежественный, сломленный старик, он только и делал, что нес бессвязную чушь о «живом мертвеце».
Граф улыбнулся и продолжил свой путь, легкий ветерок развевал его плащ, и отбрасываемая им тень напоминала летучую мышь. Он уже мог разглядеть кладбище с покосившимися могильными камнями, торчащими из земли, будто гниющие в лунном свете пальцы прокаженного. Вероятно, величайшей данью его таланту актера было то, что на самом деле он испытывал отвращение к смерти, к мраку, к тому, что таилось в ночи. Он не выносил вида крови, и в нем развилось чувство почти патологического страха перед замкнутым пространством склепа.
Да, это была великая роль, но он благодарил судьбу за то, что пьеса близилась к концу. Хотелось сыграть заключительную сцену и сбросить с себя личину существа, самим им придуманного.
Приблизившись к склепу, он разглядел в темноте очертания грузовика. Вход в склеп был открыт, но оттуда не доносилось ни звука. Следовательно, радисты закончили погрузку и подготовились к отъезду. Оставалось только переодеться, снять грим и отправиться в путь.
Граф подошел к темному пятну грузовика. И тут...
И тут они набросились на него: он почувствовал, как зубцы вил впились в спину и, ослепленный светом фонарей, услышал, чей-то суровый голос, приказавший ему не двигаться.
Он и не двигался. Он мог только следить взглядом за тем, как они сходятся вокруг него. Они - Антуан, Клодес, Раймонд и другие. Угрожая ему вилами, с десяток крестьян уставились на него со смешанным чувством ярости и страха.
Да как же они посмели?
Вперед вышел капрал американской армии. Так вот где ответ: капрал американской армии и еще один человек в форме и со снайперской винтовкой. Это их заслуга. Ему даже не было нужды смотреть на сваленные в грузовике, изрешеченные пулями тела трех радистов, чтобы понять что произошло. Американцы перестреляли его людей, застав их врасплох, а потом позвали крестьян.
Американцы забросали его вопросами: «Как тебя зовут? Эти люди работали по твоему приказу? Куда вы собирались отправиться на грузовике?» Спрашивали по-английски, конечно. Но граф молчал, хотя прекрасно понимал английскую речь. Он только улыбался и качал голов. Вскоре, как он и предполагал, американцы оставили его в покое.
Капрал повернулся к своему напарнику.
- Хорошо, - сказал он, - поехали. Тот кивнул головой в знак согласия, залез в кабину грузовика и включил зажигание. Капрал направился к машине, но не дойдя до нее, повернулся к Раймонду:
- Мы переправим грузовик через реку. Присмотрите за нашим другом. Через часок вам пришлют караульных забрать, его.
Раймонд в ответ кивнул головой. Грузовик исчез в темноте. Стало совсем темно: луна исчезла за тучей. Граф оглядел своих охранников, и улыбка исчезла с его лица. Сброд, куча угрюмых невежественных идиотов. Однако, вооруженных. Ни единого шанса на побег. Крестьяне все таращились на него и что-то бормотали.
- Отведите его в склеп.
Граф узнал голос Раймонда. Крестьяне повиновались его приказу и начали вилами подталкивать пленника вперед. И тут у графа затеплился первый слабенький лучик надежды. Крестьяне подталкивали его крайне осторожно, близко к нему не подходили и под его взглядом опускали глаза.
Они боялись его, и потому заталкивали в склеп. Американцы уехали, и страх вернулся к ним - они боялись его присутствия, его силы. Ведь в их глазах он был вампиром. Он мог превратиться в летучую мышь и исчезнуть. По этой причине они решили закрыть его в склепе.
Граф пожал плечами и оскалился своей самой зловещей улыбкой. Когда он вошел в склеп, крестьяне отпрянули назад. Граф повернулся и, поддавшись порыву, завернулся в плащ. Это был инстинктивный заключительный жест, соответствовавший его роли, и реакция зрителей оказалась адекватной. Крестьяне издали стон, а старый Раймонд осенил себя крестом. В чем-то их реакция доставляла больше удовольствия, чем аплодисменты.
Во тьме склепа граф позволил себе слегка расслабиться. Он ушел со сцены. Жаль, что ему не удалось уйти так, как это задумывалось, но таковы превратности войны. Скоро его отвезут в американский штаб и там допрос. Ему, конечно, не избежать кое-каких неприятностей, самое худшее, что его может ожидать - это несколько месяцев в лагере военнопленных. И даже американцы склонятся перед ним в знак восхищения, когда услышат историю о мастерском обмане.
В склепе было темно и пахло плесенью. Граф беспокойно ходил взад-вперед. Он ободрал колено о край старого гроба, стоявшего на возвышении внутри склепа. Он невольно вздрогнул и ослабил завязки плаща. Хорошо бы снять этот плащ, хорошо бы выбраться отсюда, хорошо бы навсегда покончить с ролью вампира. Он хорошо сыграл эту роль, но сейчас ему страстно хотелось уйти.
Из-за двери послышалось тихое бормотание, к которому примешивался другой, едва уловимый звук - что похожее на царапанье. Граф подошел к закрытой двери и внимательно прислушался: тихо.
Чем там занимаются эти придурки? Он желал скорейшего возвращения американцев. Внутри стало слишком жарко. И почему вдруг стих шум снаружи? Может быть, они ушли?
Да. Они ушли. Американцы велели им ждать и охранять его, но они испугались. Они действительно считают его вампиром: старый Раймонд убедил их в этом. И тогда убежали. Они убежали, а значит, он свободен и может идти... Граф открыл дверь.
И увидел их, увидел их, стоящих в ожидании. Сурово взглянув на него, Раймонд сделал шаг вперед. В руках он что-то держал, и граф узнал этот предмет и понял, что за странный звук он слышал. В руках у Раймонда был длинный, заостренный на конце деревянный кол.
И тогда граф во всю глотку завопил, что это лишь трюк, что он не вампир, что они - куча суеверных идиотов.
Не обращая внимания на его вопли, крестьяне затащили его обратно в склеп, затолкнули в открытый гроб и, удерживая его там, стали ждать, когда мрачнолицый Раймонд проткнет сердце вампира заостренным колом.
И только тогда, когда кол пронзил его тело, граф понял, что значит слишком хорошо играть свою роль.
- Информация о материале
-
Категория: Рассказы
Елена Власова. Сказка о вампирше.
Ни конца, ни края нет у Единого Мира, и никто никогда даже мыслью не смог коснуться пределов его. Берега реки времени могут изменяться неузнаваемо, но сама река, смывая все, по-прежнему несет свои воды в Океан Вечности. Миром повелевают Силы — все, что изменяет его, приносят они в его пределы. Миром правят Законы — соблюдая извечное равновесие сил. Над Законами стоит Судьба, изначально предопределяя пути всего сущего. Но выше всего и разрушая все, сильнее Сил, нарушая Законы, сметая решения Судьбы на своем пути, стоят три Единых в мире Едином, три чувства, что люди принесли в Мир, три чувства, над которыми Мир не властен. Это Дружба, Ненависть и Любовь. Едины они в сути своей и невозможно разделить их, как невозможно преградить им путь. И даже Создатели, рисующие Картины Жизни, уходят с их дороги и смешивают свои краски, ибо помнят, как бились и умирали люди Первой расы за право самим решать Триединство. И светят живые звезды с небес, напоминая об этом и смертным, и бессмертным, и мертвым.
Два друга жили в Мире, и была их дружба одним из Трех, что люди принесли в мир. Один из них был Королем, другой — Волшебником. Вместе росли они, крепла их дружба, но потом разделились их пути. Король учился быть Королем в Звездных Горах, где правители Крови постигают науку править. А его друг на Призрачных Островах, пройдя суровые испытания, начал путь, предначертанный Мудрым. Но прошли годы, и снова встретились они, и родная страна их, истекая страданием и кровью, сражалась с врагами, которым не было числа. И тут друзья встали рядом — Истинный Король и Мудрый Волшебник, и в страхе бежали враги. И пришел на родину их долгожданный мир, который заслужили люди. Король правил мудро и справедливо, а Волшебник удалился от мира в горный замок, чтобы в одиночестве продолжить Путь Истины. Они часто встречались, и не только радостью были наполнены эти встречи. Вместе решали друзья сложные дела королевства, и иногда Волшебнику приходилось касаться струн Силы своей, чтобы отогнать тени от их страны. Но шло время, а Волшебник, погруженный в поиски знаний, не замечал его. И последним из всех королевских подданных узнал он, что Король женился на девушке, прекрасной, как рассвет, которую привез из неведомых далей. Но это не касалось Волшебника; свои дела его друг всегда решал сам, и верными были его решения — Кровь Королей не давала ему ошибаться. Но вокруг королевства собирались тени, все более жадные и ненасытные, все более темные и беспощадные.
Волшебнику не хотелось беспокоить друга в его радости и любви, но он должен был поговорить с ним об этом.
Однако, подъезжая к королевскому дворцу, увидел он, что над ним развевается флаг Дороги, и чуть позже узнал, что во дворце осталась молодая Королева, и что она желает видеть его. Сопровождаемый стражей, с тяжелым сердцем шел он в приемный зал, предчувствуя беду.
Но вот распахнулись двери... она сидела на троне, и не было более прекрасного облика в мирах, чем облик молодой Королевы.
И долгую, долгую минуту Вечности смотрели они друг другу в глаза. И она понимала, что он знает все, и он уже знал все...
Потом, не поклонившись и не заговорив, вышел Волшебник из приемного зала и вернулся к Себе в Горный замок. Болью переполнена была его душа, и не знал он, что делать, на что решиться... А на другой день пришла к нему сама Королева. Они стояли над обрывом, куда низвергался, играя радугой, водопад, и говорили, понимая — и не слыша друг друга.
— Ты прекрасна, но ты страшной смертью убиваешь все вокруг. Они не понимают этого, они всего лишь люди, но они не заслужили такого...
— Ты же понимаешь, чтобы жить, я должна это делать...
— Ты чудовище, и не должна жить. Он мой друг и Король, и он умрет первым...
— Он отдаст мне и твою голову, и свою жизнь, и корону. Он любит меня.
— Ты чудовище...
— Но об этом знаешь ты один.
— Да... Но я это знаю, хотя просто знать — это мало.
— И поверит Король только тебе.
— Да, поверит. И не пожелает отдавать тебе жизнь своих подданных. Не настолько съела ты его душу...
— Значит, ты должен умереть до его приезда...
— Или ты...
— Или я, — она помолчала и добавила. — Прости, но я хочу жить... Ты бессмертен, а я исчезну бесследно.
А он молча смотрел на нее, ведь была она прекрасна, как утренняя заря. И она имела право захотеть жить, даже если ее жизнь и отнимала жизни Короля и его королевства...
А потом она ушла, и смутными были мысли Волшебника. То он готов был открыть глаза своему другу, а то вдруг думал, что даже такое чудовище, как она имеет право на жизнь, пусть даже такой ценой. Чем жизнь Короля лучше и ценнее ее Жизни? Но были и другие люди... И впервые холодные руки совести сжали сердце Волшебника. "Уж не ревную ли я ее?.. но ведь она не человек... она чудовище... а я разве остался человеком?.. Кто знает, как поступит король, узнав про нее правду... А я, может быть, смогу ей помочь." И мысли его были спутаны и горячи, и впервые Путь Истины не подсказывал ему действия.
На следующий день его арестовали слуги Короля, обвинив в оскорблении Королевы. Люди говорили, что пришла она, юная и прекрасная, говорить с ним о нуждах Королевства, а он... Он был должен умереть. И в ночь перед казнью он принял решение.
И был день, когда его, закованного в цепи, вывели на площадь, полную народу. И все, кто был ему предан, теперь смотрели на него и жаждали его крови. И Она была здесь. Все было как в тумане, в бреду — слишком много сил требовало задуманное. И он сказал Слово.
И упали цепи.
И он сказал другое Слово.
И отшатнулась толпа.
И поднял он руки к небу:
— Звезда моя, ты видишь, что помыслы мои чисты. Дай мне свой меч!
И день стал ночью, а в поднятых руках Волшебника сверкнул Звездный Клинок.
И тогда он взглянул на Королеву:
— Ты хочешь моей смерти. Что ж, я умру. Но сначала я сделаю тебе подарок, о котором ты, Чудовище, мечтало все века своей страшной жизни. У тебя будет жизнь. Настоящая. Одна. Моя. Ты не будешь пить чужие жизни. Ты будешь жить своей. Настоящей. Моей.
И он повернулся к людям:
— Перед всеми вами и перед Звездой моей, я дарю этому чудовищу в облике женщины свою жизнь, свою кровь, свое сердце!
И с этими словами он вонзил себе в грудь тот меч, что был подарен ему звездой, и тихо прошептал: "Возьми, ты же мечтала..." И на белые плиты брызнула алая кровь... И рванулась к ней Королева. Но теперь не была она прекрасна, как рассвет. Те, кто видел ее в тот миг, до самой смерти не могли забыть пережитый ужас. Ее когти вонзились в тело и рванули рану...
Минуты вечности прошли, прежде чем поднялась она, вновь похожая на утреннюю звезду и телом и душой. С ужасом и непониманием смотрела юная Королева на растерзанное тело у своих ног, на свою одежду и руки, забрызганные кровью. Но в тот же миг очнулась и королевская стража, что видела все и не поняла ничего. И сотни стрел пронзили прекрасное тело чудовища, ставшего человеком. Она упала на растерзанный труп Волшебника, и смешалась их кровь пусть не в жизни, но в смерти. И долго-долго никто не мог, не смел убрать с площади два этих тела, которых не касалось тление.
Не зря говорят Создателям Живые Звезды, что только людям дано решить Триединство...
- Информация о материале
-
Категория: Рассказы
Граф Станислав Эрик Стенбок (1860-1895) принадлежал к эстонской ветви знатного шведского семейства. Большую часть жизни в Брайтоне и Лондоне, опубликовал четыре книги: три сборника стихов ("Любовь, сон и сновидения", "Мирт, рута и кипарис" и "Тень смерти") и сборник рассказов "Этюды о смерти". Надломленный нападками католической церкви и навязчивыми мыслями о боли и смерти, он умер от злоупотребления алкоголем и опиумом. Друг Оскара Уайльда, Йетса и Саймона Соломона, Стенбок повсюду ездил со своим духовником и большой деревянной куклой, которую называл своим сыном. Его "Правдивая история вампира" (из "Этюдов о смерти") считается одним из величайших гомоэротических произведений всех времен. После смерти он был забыт, лишь в 1969 году была опубликована его биография, а в 90-х Дэвид Тибет (Current 93) переиздал его книги, выпустил сборник неопубликованных рассказов, а также записал по мотивам новеллы Стенбока альбом "Фауст".
Истории о вампирах обычно происходят в Стирии; моя - не исключение. Надо сказать, что Стирия совершенно не похожа на романтическое место, предстающее в описании людей, никогда там не бывавших. Это скучная равнинная страна, прославленная лишь своими индюками, каплунами, да глупостью обитателей.
Вампиры обычно приезжают по ночам, в каретах, запряженных парой черных лошадей. Наш вампир прибыл вечером - на банальном поезде. Вы можете подумать, что я шучу или что имею в виду финансового вампира. Но нет, я говорю серьезно. И человек, о котором пойдет речь, был настоящим вампиром - существом, опустошившим мой дом.
Обычно вампиров описывают как смуглых людей зловещей красоты. Однако этот вампир, напротив, был белокурым и на первый взгляд ничем зловещим не отличался. У него было симпатичное лицо, но я бы не назвала его невероятным красавцем.
Да, он разорил наш дом, погубил сначала брата, которого я обожала, а затем моего дорогого отца. И, тем не менее, я должна признать, что тоже стала жертвой его чар и, вопреки всему, не питаю к нему враждебных чувств.
Несомненно, вы читали в различных газетах о "Баронессе и ее питомцах". Я хочу рассказать о том, как же случилось так, что я растратила большую часть своего состояния на приют для бездомных животных.
Теперь я старуха, а в ту далекую пору, о которой пойдет речь, мне было лет тринадцать. Сперва опишу наше семейство. Мы были поляками, семья Вронских, и жили в замке в Стирии. Круг домочадцев был ограничен и, если не считать слуг, состоял из отца, бельгийки-гувернантки, - достопочтенной мадемуазель Воннер, - моего брата и меня самой. Позвольте мне начать с отца: он был стар, и мы с братом появились на закате его жизни. Мать я совсем не помню. Она умерла при родах моего брата, который был младше меня на год с небольшим. Отец занимался наукой и постоянно читал малопонятные книги, написанные на множестве незнакомых мне языков. У него была длинная седая борода, а на голове обычно носил черную бархатную ермолку.
Как он был добр к нам! Доброта его не поддается описанию. Однако я не была его любимицей. Сердце отца принадлежало Габриелю - или Гавриилу, - так мы произносили это имя по-польски... А чаще всего называли его по-русски - Гаврилой. Я, конечно же, имею в виду своего брата. Он очень походил на маму, чей единственный портрет - вернее, легкий набросок мелками - висел в кабинете отца. Нет, нет, я никогда его не ревновала: милый брат был и будет нетленной любовью моей жизни. И это ради него я содержу сейчас в Вестбернском парке приют для бродячих собак и кошек.
В ту пору, как я уже сказала, я была еще ребенком. Меня звали Кармилой. Мои длинные спутанные волосы не хотели ложиться в прическу, не слушались гребня. Я не была хорошенькой - по крайней мере, глядя на фотографии той поры, не решусь назвать себя привлекательной. И в то же время мои черты на этих пожелтевших снимках могли бы привлечь внимание - лукавая несимметричность линий, дерзкий рот, большие непокорные глаза.
Меня считали озорной девчонкой, но в шалостях я уступала Габриелю. Во всяком случае, так утверждала мадемуазель Воннер. Скажу, что она была очень приятной дамой средних лет, отлично говорила по-французски, хотя и была бельгийкой, и могла объясниться по-немецки, языке, на котором говорят в Стирии.
Мне трудно описывать брата. В нем чувствовалось что-то странное и сверхчеловеческое (наверное, лучше сказать проточеловеческое) - нечто среднее между животным и божеством. Возможно, греческое представление о фавне может отчасти проиллюстрировать мои слова, но и оно не совсем верно. У Габриэля были большие и раскосые глаза, как у газели. Вечно спутанные волосы напоминали мои. Нас вообще многое объединяло. Я однажды слышала, что моя мать происходила из цыган - очевидно, этим и объяснялась наша необузданная и врожденная дикость. Но если я считалась непослушным ребенком, то Габриель был просто воплощением свободолюбия. Ничто не могло заставить его носить ботинки и чулки. Он надевал их только по воскресеньям и лишь в эти дни позволял расчесывать волосы - конечно, мне и больше никому.
Как описать его прекрасные губы, изогнутые в виде "en arc d'amour"! Глядя на них, мне всегда вспоминался строка из псалма: "Красота изольется с уст твоих, ибо будет с тобой навеки Божья милость". Уста, которые, казалось, изливали само дыхание жизни! А это гибкое, подвижное и стройное тело!
Он бегал быстрее оленей; прыгал, как белка, по самым верхним ветвям деревьев. Брат был олицетворением живой природы. Нашей гувернантке не всегда удавалось усадить его за уроки, но, если он уступал ее уговорам, то учился с необычайной быстротой. Он умел играть на всех инструментах, хотя, к примеру, скрипку держал как угодно, но только не принятым способом. И больше всего ему нравились дудочки, которые он сам вырезал из тростника или тонких веточек. Мадемуазель Воннер пыталась приобщить Габриеля к игре на пианино, но ей это не удалось. Мне кажется, он был просто избалован, пусть даже в самом поверхностном смысле слова. Наш отец потакал ему в каждом капризе.
Одна из его странностей заключалась в том, что он с малых лет испытывал ужас при виде мяса. Ничто на земле не могло бы заставить Габриеля отведать мясное блюдо. Другой, совершенно необъяснимой чертой была его сверхъестественная власть над животными. Он мог приручить любого зверя. Птицы садились к нему на плечи. Иногда мы с мадемуазель Воннер теряли его в лесу (брат часто убегал от нас) и после долгих поисков находили Габриеля под каким-нибудь деревом, где он тихо напевал или насвистывал пленительные мелодии, окруженный лесными зверьками: зайцами, лисичками, ежами, сурками и белками. Он часто приносил их домой и оставлял в саду. Этот странный зверинец был настоящим бедствием для нашей гувернантки.
Для своего жилища брат выбрал маленькую комнату на верхнем уровне замковой башни. Вместо того чтобы подниматься туда по лестнице, он забирался в окно по ветвям высокого каштана. И все же, несмотря на все причуды, Габриель с удовольствием посещал воскресные мессы и, отправляясь в приходскую церковь, всегда облачался в белый стихарь и красную сутану. В этой одежде, аккуратно причесанный и вымытый, он казался скромным благовоспитанным мальчиком. Во время служб он был полон божественного смирения. Какой экстаз пылал в его прекрасных глазах!
Я пока ни слова не сказала о вампире. Ну что же, позвольте мне начать эту грустную историю. Однажды мой отец поехал в соседний город. Он часто так делал. Однако на сей раз папа вернулся в сопровождении гостя. По его словам, этот джентльмен не попал на свой поезд из-за задержки на узловом полустанке, а поскольку поезда в наших краях ходили не часто, ему предстояло провести на станции всю ночь. Он случайно разговорился с отцом и пожаловался на досадную задержку. Папа предложил ему переночевать в нашем доме, и незнакомец охотно согласился. Да вы и сами знаете, что в этой глухой провинции мы почти патриархальны в своем гостеприимстве.
Мужчина назвался графом Вардалеком. Несмотря на венгерскую фамилию, он хорошо изъяснялся по-немецки - причем, без малейшего акцента и, я бы даже сказала, с легкими славянскими интонациями. Его голос был до странности мягким и вкрадчивым. Чуть позже мы узнали, что он умел говорить по-польски, а мадемуазель Воннер восхищалась его прекрасным французским. Казалось, он владел всеми языками. Но позвольте описать вам наши первые впечатления. Он был высоким мужчиной, с красивыми вьющимися волосами, обрамлявшими его женственно округлое лицо и ниспадавшими на плечи. В фигуре чувствовалась нечто змеиное - я не в силах описать что именно, но это было так. Утонченные черты; притягивающие взор, холеные руки; большой, с горбинкой, нос; красивый рот и привлекательная улыбка, контрастировавшая с печалью, застывшей в его глазах. В момент нашей первой встречи граф выглядел очень усталым. Его веки были полуприкрыты. На самом деле, они оставались такими почти всегда. Мне даже не удалось поначалу определить цвет его глаз и его возраст.
Внезапно в комнату вбежал Габриель. В волосах его запуталась желтая бабочка. Он держал в руках бельчонка и, как обычно, был босоногим. Незнакомец взглянул на брата, и я заметила странный блеск в его глазах. Веки графа приподнялись, открывая изумрудную зелень глаз. Габриель испуганно остановился перед ним, словно птица, очарованная голодной змеей. Он протянул Вардалеку руку, и тот пожал ее, зачем-то придавив указательным пальцем пульсирующую жилку на запястье мальчика. Не знаю почему, но я заметила это. Габриель ошеломленно отступил к двери и, выбежав из комнаты, помчался к себе наверх - на этот раз по лестнице, а не по веткам дерева. Я была в ужасе оттого, что граф мог подумать о нем. К моему облегчению, брат вскоре вернулся - в бархатном костюмчике, чулках и ботинках. Я расчесала ему волосы, и он весь вечер вел себя на редкость хорошо.
Когда Вардалек спустился в гостиную к ужину, его вид изменился. Он выглядел гораздо моложе. Я никогда не видела у мужчин такой эластичной кожи и изящного телосложения. А ведь прежде граф казался мне ужасно бледным.
Во время ужина он был душой компании и очаровал всех нас - особенно, отца. Как оказалось, у них были сходные увлечения. Когда папа завел речь о своем военном прошлом, Вардалек рассказал историю о маленьком барабанщике, который получил в бою серьезное ранение. Веки графа снова поднялись, и меня напугал его мертвенно-тусклый взгляд, оживленный каким-то диким возбуждением. Впрочем, это выражение промелькнуло лишь на миг.
Главной темой застольной беседы были мистические книги, которые отец недавно приобрел у букиниста. Папа не мог их понять, и вдруг оказалось, что Вардалек прекрасно в них разбирается. Когда подали десерт, отец спросил, торопится ли граф завершить свое путешествие.
- Если спешка не велика, не согласились бы вы погостить у нас какое-то время?
Отец намекнул, что, хотя мы и живем в глуши, гость мог найти в его библиотеке много интересного.
- Я не спешу, - ответил Вардалек. - И у меня нет особой причины продолжать свое путешествие. Если я могу помочь вам в толковании книг, то буду рад оказать услугу.
Внезапно его улыбка стала горькой - очень горькой - и он добавил:
- Видите, я космополит, земной скиталец.
После обеда отец спросил, не играет ли наш гость на пианино.
- Да, немного, - ответил граф.
Он сел за инструмент и начал наигрывать венгерский чардаш - дикий, восторженный, чудесный. Эта музыка могла свести с ума. И он играл с безумным напряжением.
Габриель стоял рядом с ним. Его глаза смотрели вдаль невидящим взором. Тело сотрясала дрожь. Наконец, выбрав место, где основная тема чардаша начиналась вновь, он тихо прошептал:
- Пожалуй, я мог бы повторить эту мелодию.
Он быстро сбегал за скрипкой и самодельным ксилофоном, а затем действительно повторил мелодию, поочередно меняя свои инструменты. Вардалек взглянул на него и печально произнес:
- Бедное дитя! В твоей душе живет музыка.
Я не поняла, почему он соболезновал, а не поздравлял Габриеля с его необычным даром. Брат был застенчив, как дикие зверьки, которых он приручал. Наш мальчик всегда сторонился посторонних, и если в дом приезжал незнакомый человек, он, как правило, прятался в башне, а я приносила туда ему пищу. Представьте мое удивление, когда на следующее утро я увидела его в парке с Вардалеком. Они шагали рука об руку по аллее и оживленно беседовали. Габриель показывал гостю свою коллекцию лесных зверей, для которых мы устроили зоологический сад. Мне показалось, что он полностью находился под властью графа. Нет, нам нравился Вардалек, и мы были рады, что он относился к Габриелю с искренней добротой и участием. Однако нас удивляло - хотя вначале это замечала только я - что граф постепенно терял здоровье и бодрость. Он не выглядел таким изнуренным и бледным, как в день приезда, но в его движениях появилась апатия, которой прежде не было.
Отец все больше и больше увлекался нашим гостем. Тот помогал ему в исследованиях, и папа с явной неохотой отпускал Вардалека в Триест. Во всяком случае, граф говорил, что ездит именно туда. И он всегда возвращался, привозя нам подарки - восточные сладости, ожерелья и ткани. Хотя я знала, что всякие люди бывали в Триесте, в том числе и из восточных стран, но даже в ту пору понимала, что странные и великолепные предметы, которые дарил Вардалек, не могли быть куплены в Триесте, городе, запомнившимся мне, в основном, лавками, в которых торговали галстуками.
Когда граф уезжал, брат постоянно говорил о нем. И все же на какое-то время он снова становился прежним жизнерадостным ребенком. А Вардалек, возвращаясь, всегда выглядел старше и бледнее. Габриель подбегал к нему, бросался в объятия и целовал его в губы. При этом тело графа сотрясала странная дрожь, и несколько часов спустя он вновь молодел и наполнялся силой.
Так продолжалось довольно долго. Мой отец не желал больше слышать об окончательном отъезде Вардалека. Гость постепенно превратился в постояльца, а мы с гувернанткой стали замечать неладное в поведении Габриеля. И только один отец был абсолютно слеп к тому, что творилось в доме.
Однажды вечером я спустилась в гостиную, чтобы взять там какую-то вещь. Проходя по лестнице мимо комнаты графа, я услышала ноктюрн Шопена. Вардалек играл на пианино, которое перенесли в его комнату. Музыка была столь пленительной, что я остановилась и, прислонившись к перилам, заслушалась. Внезапно в полумраке лестнице возникла белая фигура. В ту пору мы верили в привидения, и я, оцепенев от страха, прижалась к колонне. Каково же было мое изумление, когда я увидела Габриеля, медленно спускавшегося вниз. Он двигался, точно в трансе. Это напугало меня даже больше, чем возможная встреча с призраком. Но могла ли я поверить своим глазам? А вдруг он мне просто привиделся?
Я не могла пошевелиться. Брат в длинной ночной рубашке спустился по лестнице и открыл дверь в комнату графа. Он оставил ее приоткрытой. Вардалек продолжал играть. Но чуть позже он заговорил - на этот раз по-польски:
- Nie umiem wyrazic jak ciechi kocham... – «Мой милый, я вынужден расстаться с тобой. Твоя жизнь - это моя жизнь, а я должен жить, хотя уже и умер. Неужели Бог не сжалится надо мной? О, жизнь! Ах, муки жизни!»
Он взял полный отчаяния аккорд и стал играть заметно тише.
- О, Габриель! Любимый! Ты моя жизнь. Да, жизнь! А что такое жизнь? Мне кажется, это самое малое из того, что я хотел бы взять у тебя. Конечно, при твоем изобилии ты мог бы и дальше делиться жизнью с тем, кто уже мертв. Но хватит!
Он вдруг заговорил хриплым шепотом.
- Пусть будет то, чего не миновать!
Брат все так же стоял подле него, с пустым и застывшим взглядом. Наверное, он явился сюда в состоянии лунатического сна. Вардалек, прервав на минуту мелодию, издал вдруг горестный стон, а затем печально и мягко добавил:
- Ступай, Габриель! На сегодня достаточно!
Брат вышел из комнаты - все той же медленной поступью и с тем же невидящим взором. Он поднялся к себе, а Вардалек заиграл что-то очень тревожное. И хотя играл он не очень громко, мне казалось, что струны вот-вот порвутся. Я никогда не слышала такой неистовой и душераздирающей музыки.
Утром мадемуазель Воннер нашла меня на ступенях лестницы. Наверное, мне стало дурно, и я лишилась чувств. Но что если все это было сном? Даже теперь я ни в чем не уверена. А тогда меня терзали сомнения, и я никому ничего не сказала. Да и что я могла им сказать?
Позвольте мне сократить эту длинную историю. Габриель, который в жизни не знал болезней, внезапно захворал. Мы послали в Грац за доктором, но тому не удалось найти причин недуга. Он сказал, что это истощение - болезнь не органов, а чувств. Ну что мы могли тут поделать?
Даже отец осознал тот факт, что Габриель серьезно болен. Его беспокойство было страшным. Последний темный след на его бороде поблек, и она стала полностью белой. Мы привозили докторов из Вены, но их опыт и знания не помогали. Брат, в основном, находился без сознания, а когда приходил в себя, то узнавал только Вардалека, который постоянно сидел у его постели и ухаживал за ним с потрясающей нежностью.
Однажды я сидела в соседней комнате и вдруг услышала неистовый крик графа:
- Быстрее! Пошлите за священником! Быстрее!
И сразу после этого горестно добавил:
- Поздно!
Габриель спазматически вытянул руки и обвил шею Вардалека. Это было его единственное движение за долгое время. Граф склонился к нему, целуя в губы. Я бросилась вниз, чтобы позвать священника. Через минуту, когда мы вбежали в комнату брата, Вардалека там уже не было.
Священник соборовал покойника. Наверное, душа Габриеля летела в тот миг к небесам, но мы тогда еще не верили в его кончину.
Вардалек навсегда исчез из замка, и с тех пор я о нем ничего не слышала.
Вскоре умер и мой отец. Он как-то внезапно постарел и увял от горя. Все состояние Вронских перешло ко мне. В память о брате я открыла приют для бездомных животных, и теперь на старости лет люди смеются надо мной. Они по-прежнему не верят в вампиров!
